"Инара Озерская. Привычка умирать [F]" - читать интересную книгу автора

вовсе не представимо.
(Как можно думать на семьдесят с хвостиком лет вперед, Сонечка, если не
далее, как утром, тебе хотелось не быть вовсе? И, сколько себя помнишь,
похожие мысли приходят к тебе чуть ли не ежедневно. Ведь за завтраком ты
сидишь за кухонным столом напротив мамы и, проходя по улице, видишь ее в
окошечке прачечной и, возвращаясь вечером, встречаешься с ней непременно.
И самое неприятное, как ни странно, заключается вовсе не в синяках и
кровоподтеках, а в другом. В нормальном, в простом. Да хотя бы... Вот
мамина рука, рядом с твоим лицом, когда она тянется к сахарнице - проще
простого. Но ты замираешь, и не можешь заставить себя доесть кашу. Или -
мамин громкий голос из дальней комнаты, в общем-то обыкновенный голос,
даже веселый. Но ты прячешься, выскакиваешь за дверь, чтобы затеряться, не
отозваться, не заметить, да мало ли хитростей! А вот в том-то и дело, что
хитростей тебе теперь навсегда хватит. Придется открывать все новые, и
учиться лгать. И ты уже не заметишь, когда тебя станет пугать любой
громкий голос, даже веселый, и любая рука, протянутая к тебе.)
Соня читала еще с полчаса, пока не поняла, что голова стала такой же
тяжелой, как и книга. Соня легла на спину. Не помогло. Стало только хуже -
голова еще и закружилась отчего-то. Соня повернулась на бок и закрыла
глаза.
Дождь шуршал за стеклом, и казалось, что это небо листает огромную
книгу - страницы трав, по которым скачут умытые цветочные буквицы,
страницы дерев с птичьими запятыми, страницы человеков, где каждая мысль -
в кавычках. И хотя змеиного пения в книге жизни не значилось, Соня
почему-то снова очутилась на перекрестке и потопала к дому через мокрый
густой сад. Яков Моисеевич на этот раз глотал слонов недолго. Из-под стола
выполз Ося, поздоровался и предложил показать Сонечке красивые картинки,
словно она еще совсем маленькая, словно он не знает, что будущей осенью -
всего через год! - Соня пойдет в первый класс. Но во сне это почему-то
совсем не обижало. Она устроилась рядом с Оськой на жестком крутобоком
диванчике и уставилась в книгу. Осип листал, и Соня видела, что это и не
страницы вовсе, а крылья бабочек: и павлиний глаз, и шоколадница, и
капустница, и та, голубая, что кружит в запретном лесу, когда зацветает
вереск, и самая любимая - белая, у которой крылья из крохотных перышек.
Она похожа на фарфоровую фею, которая раньше стояла на бабушкиной
тумбочке... Незаметно Соня оказалась именно там - в бабкиной спальне. Во
сне все оставалось как прежде - даже старуха на перине. И теперь уже не
Осип, а бабушка раскладывала на белом одеяле бабочкины крылышки и
рассказывала о том, чего Соня не знает, о том, что было, и что будет, и
чем сердце успокоится. Но Соня слушала ее невнимательно, она разглядывала
фею, и уже протянула руку, чтобы снять ее с тумбочки. Старуха во сне вдруг
строго окликнула ее, но Соня все таки успела схватить фигурку и страшно
обрадовалась. Она уже побежала к дверям со своей добычей, но вдруг
вспомнила, что... Что бабушка ведь умерла прошлым летом! Соня остановилась
и зачем-то оглянулась на старуху. Фея выпала из рук и разбилась. Белые
перышки полетели по комнате. И во сне отчего-то так важно было понять: что
это? Феины ли крылья рассыпались белыми сахарными хлопьями, или бабкина
перина лопнула, и теперь выдыхает из себя рассыпчатый сухой марципан?