"Амос Оз. Повесть о любви и тьме" - читать интересную книгу автора

любви между Матерью Терезой и израильским политиком Абой Эвеном, это,
наверняка, будет автобиографическое повествование, хотя исповеди в нем не
будет. Все написанные мною истории - автобиографичны, но ни одна из них - не
исповедь. Читателю, чей уровень я определил бы как недостаточно высокий,
всегда хочется узнать - причем, безотлагательно - "что же случилось на самом
деле?" Что за история кроется за этой историей, что это все значит, кто
против кого, кто же на самом деле с кем переспал. "Профессор Набоков, -
спросила однажды американская журналистка в прямом эфире, - скажите нам,
пожалуйста, are you really so hooked on little girls? ("Вы и вправду
свихнулись на маленьких девочках?")
Вот и я время от времени удостаиваюсь того, что неуемные интервьюеры
спрашивают меня "во имя права общественности все знать": не послужила ли моя
жена прообразом Ханы из "Моего Михаэля"? Не грязна ли моя кухня так же, как
кухня Фимы из "Третьего состояния"?
А иногда они просят:
- Не можете ли вы рассказать нам, кто она на самом деле, молодая
девушка в романе "И то же море"? Не было ли, случаем, у вас лично сына,
который исчез на Дальнем Востоке? И что в действительности скрывается за
романчиком Иоэля с его соседкой Анной-Мари в "Познать женщину"? А, может
быть, вы любезно согласитесь рассказать нам - своими словами - о чем,
собственно, роман "Уготован покой"?
И чего же, по сути, просят эти тяжело дышащие интервьюеры от Набокова и
от меня? Чего хочет ленивый читатель, а также и читатель-социолог, и
читатель сплетник, любящий подглядывать в щелку?
В худшем случае, вооружившись пластмассовыми наручниками, они приходят
ко мне, чтобы из живого или мертвого выбить признание: в чем состоит мое
"послание", что хочу я сказать этому миру? Однозначного вывода - вот чего
они ждут. "Что хочет сказать поэт"? - за этим они пришли ко мне. Только бы
выдать им в руки "моими словами" сокрушительную "весть", или нравоучение,
или политическую "недвижимость", или "мировоззрение". Вместо романа, будь
любезен, дать им нечто более конкретное, стоящее обеими ногами на твердой
почве, нечто такое, что можно подержать в руках, нечто вещественное, вроде
"оккупация разлагает", "песочные часы социальных противоречий на пределе",
или "любовь побеждает", или "прогнившая элита", или "ущемленные
меньшинства". Короче: подай им "священных коров", что зарезал ты для них в
своей последней книге, подай их упакованными в пластиковые мешки,
предназначенные для трупов. Благодарствую.
Иногда они отступаются и от идей, и от священных коров, готовые
удовольствоваться только "историей, которая стоит за этой историей". Они
жаждут сплетен. Они хотят заглянуть в замочную скважину. Чтобы ты сообщил
им, что в действительности произошло в твоей жизни, а не то, что ты потом
написал об этом в своих книгах. Чтобы открыли им, наконец, - ничего не
приукрашивая и не дуря им голову - кто на самом деле сделал это, и с кем, и
сколько раз. Это все, чего они хотят, и как только получат - будут
удовлетворены. Влюбленного Шекспира подавай им, Томаса Манна, нарушившего
молчание, поэтессу Далию Равикович, обнажающую свою душу, исповедь
Нобелевского лауреата Сарамаго, сочные подробности интимной жизни поэтессы
Леи Гольдберг.
Ленивый читатель приходит и требует от меня, чтобы я очистил для него
написанную мною книгу, как апельсин от кожуры. Он приходит ко мне и требует,