"Амос Оз. Повесть о любви и тьме" - читать интересную книгу автора

только в том: семь гладиолусов это мало или слишком много? Пять - это не
слишком мало? Быть может, шесть? Или все-таки семь? Не экономим. Окружаем
гладиолусы джунглями аспарагуса и посылаем шесть. С другой стороны, не
является ли подобный поступок чистым анахронизмом? Гладиолусы? Где вообще
сегодня посылают гладиолусы? Что в Галилее освоители новых земель посылают
друг другу гладиолусы? В Тель-Авиве еще остались такие, что возятся с
гладиолусами? Что в этом хорошего? Стоят кучу денег, а через четыре-пять
дней отправляются в мусорное ведро. Так что же все-таки принести в подарок?
Быть может, коробку конфет? Бонбоньерку? С чего вдруг конфеты? Бонбоньерка -
это ведь еще смешнее гладиолусов. Похоже, самое лучшее принести просто
салфетки или небольшой набор подстаканников, таких ажурных, из серебристого
металла, с симпатичными ручками, чтобы можно было подавать очень горячий
чай. Подарок скромный, но в то же время - и эстетичный, и очень практичный:
его не выбрасывают, а пользуются им долгие годы, и всякий раз, пользуясь
вещью, возможно, на краткий миг по-доброму вспомнят и о нас.

3

В любом месте можно было обнаружить всякого рода маленьких посланцев
Европы, этой земли обетованной. Например, крохотные фигурки, которые отлиты
из металла и в течение всего дня поддерживают жалюзи в открытом состоянии.
На идише их называли менчелах - человечки. Когда хотят закрыть жалюзи, то
поворачивают этих человечков на оси так, что всю ночь они висят вниз
головой. Именно так в конце Второй мировой войны повесили Муссолини и его
любовницу, которую звали Клара Петаччи. И это было жутко. Это пугало, не то,
что их повесили, это они уж точно заслужили, а то, что их повесили вниз
головой. Я их даже слегка жалел, хотя это было запрещено,
и-в-голову-прийти-не-могло. Ты что, совсем с ума сошел? Рехнулся? Пожалеть
Муссолини? Да ведь это почти то же, что пожалеть Гитлера! Но я провел
эксперимент: зацепившись ногами за трубу, примыкающую к стене, я повис
головою вниз - через две минуты вся кровь прилила к голове, и я
почувствовал, что вот-вот потеряю сознание. А Муссолини и его любовница
висели так не две минуты, а три дня и три ночи, и все это после того, как их
расстреляли! Я подумал, что это уж слишком суровое наказание. Даже для
убийц. И даже для любовниц.
Не то чтобы у меня было хоть малейшее понятие, что это такое вообще -
"любовница". Во всем Иерусалиме не было в те дни ни единой "любовницы". Была
"спутница жизни", была "подруга", была "не просто подруга". Возможно, то
там, то здесь были даже какие-то романы: с величайшей осторожностью
поговаривали, например, о том, что у поэта Шауля Черниховского есть кое-что
с подругой Лопатина, и мое сердце билось сильнее от догадки, что за словами
"есть кое-что" кроется нечто таинственное, судьбоносное, сладостное и
грозящее позором. Но любовница?! Это вообще было чем-то пришедшим едва ли не
из библейских сказаний, чем-то стоящим выше всякой повседневности.
Немыслимым. "Быть может, в Тель-Авиве творятся подобные дела, - думал я, -
там всегда есть разные вещи, которых у нас нет и которые у нас запрещены".


*