"Владислав Отрошенко. Наряд Мнемозины " - читать интересную книгу автора

тяжело. Чемоданы и сумки, выползая из-под веревок, то и дело падали с крыши.
На одном из поворотов с подножки свалилась дворничиха и, громыхая латами,
покатилась по дороге; дрессировщик медведей, выскочив из автомобиля, успел
ее выдернуть из-под колес грузовика. Он водрузил ее на место (протер рукавом
запылившийся панцирь и любовно поправил плюмаж на шлеме). Бильярдный стол -
его ставили то на крышу, поверх чемоданов, то на капот, пока штурвальный не
догадался приделать к ножкам колесики - пришлось прицепить на буксир. В
кабине было невыносимо жарко; дрессировщик медведей вспотел так, что у него
размокла и расползлась на голове картонная шляпа; у Аделаиды Ивановны
беспрестанно отклеивались на лице бумажные мушки в форме двух картонных
мастей (если ты помнишь, ангел, бубны и трефы); усы штурвального покрылись
мутным тяжелым бисером и выглядели так, как будто их припорошило снегом; жар
от мотора поднимался горячими волнами из-под ног, и два маленьких
вентилятора тщетно сражались с раскаленным воздухом, в то время как в
багажнике у кавалера было прохладно... Хрустальная люстра, тихонько
позвякивая ребристыми сосульками, сияла под сводчатым потолком. Фонтанчик
возле трюмо выплескивал подкрашенные лампами синие струйки; два медлительных
лебедя плавали вокруг него, поочередно вытягивая черные лоснящиеся шеи и
раскрывая красные клювики (их назойливый глянец и опрометчивые заусенцы в
ноздрях изобличали пластмассу). Кавалер был одет по-домашнему: в зеленый
стеганый халатик и в белый колпачок с фиолетовой кисточкой. Эквилибриста он
снабдил точно таким же колпачком и даже угостил его толстой, в цвет
обезьяньей кожи, сигарой. Они сидели за круглым лакированным столиком и
бросали кости. Саквояжи эквилибриста, набитые пачками такманохарских денег,
стояли на камине и, судя по тому, что эквилибрист отрезал от пиджака
янтарные пуговицы и выставлял их на кон - одну против одной такманохарской
купюры с цифрой "100" (единичку в которой изображал подчеркнуто элегантный,
без всяких излишеств, гроб, вертикально поставленный на изголовье), они уже
были выиграны кавалером.
- Осталась последняя, Тимоша, - ласково сказал кавалер. - Будешь
отрезать?
- Буду, буду! Улыбайтесь, господин кавалер! Я хочу отыграться.
- Я улыбнусь, я с удовольствием улыбнусь, Тимоша, когда ты проиграешь
мне и эту пуговицу... Что там у нас? богомол? таракан? или певчий кузнечик?
А?
- Маврский клоп в обнимку с цикадой!.. Зачем вам эти деньги, Арнольд
Владиславович? Вы никогда не попадете в Святую Такма-Но-Хару.
- Да, не попаду, - согласился кавалер. - Мне нравится жить з д е с ь,
Тимоша. Я очень люблю травку, цветочки, насекомых и солнышко. И небеса, -
добавил он поразмыслив. - Они бывают несказанно красивыми. А что до твоих
удмубов (так, по-видимому, назывались такманохарские деньги), то они ведь
фальшивые, а? Признайся. Ты их сам нарисовал, подлец. А твой медведь тебе
помогал. Воображаю, как вы сидели где-нибудь на лужочке и, хихикая, чертили
эти мрачные гробики и... что тут у вас еще? гармошки? хе-хе. Глупцы! На
удмубах изображают погашенные факела, слезы и черные лилии. И там, в
Такма-Но-Харе, на них ничего не купишь, кроме ангельских крылышек. А
здесь, - кавалер постучал ноготком по портрету королевы, которая, улыбаясь
счастливым и толстым лицом, смотрела со стоудмубовой бумажки, - здесь
Мнемозина берет только одной монетой - настоящим мгновением... и в сущности,
вечностью. Вечностью, Тимоша, за какое-нибудь чудесненькое воспоминаньице! -