"Владислав Отрошенко. Новочеркасские рассказы " - читать интересную книгу автора

хочется, где я убегаю и никак не могу убежать
(потому что воздух вокруг меня слишком плотный) от попа Васька, который
гонится за мной по улице, возглавляя какую-то недобрую толпу, ощетинившуюся
ножами и палками. "В степь его! Выгоняйте в степь! Там он не полетит! " -
кричит поп Васек, и я радостно вспоминаю, что могу полететь. Я машу руками.
Плотный воздух уже не мешает мне, а, наоборот, помогает. Я отталкиваюсь от
него раскинутыми руками и медленно поднимаюсь вверх; потом переворачиваюсь
горизонтально и лечу над толпой вниз лицом.
Толпа страшно злится на это чудо, тычет в воздух ножами и палками, но
достать до меня уже не может. Я очень высоко. Мне хочется подняться еще
выше. Я сильнее машу руками и с ужасом ощущаю, что начинаю падать, - воздух
не держит меня. Я падаю все быстрей и быстрей и с нарастающим страхом жду
того мига, когда ударюсь о землю.
Но вдруг какая-то сила все меняет вокруг - я оказываюсь на чердаке
нашего дома и вижу: возле печной трубы стоит попадья
Анюта. Она нетерпеливо стучит кулаками в трубу и просит там кого-то: "
Пустите меня! Пустите! Спрячьте! " Потом оглядывается на меня и говорит: "Ну
что же ты стоишь, помогай мне! " Я подхожу к трубе и тоже стучу. Но мне не
хочется, чтоб попадью Анюту пустили туда, и поэтому я стучу тихонько -
только делаю вид, что стучу. Она замечает это. " Не так! Не так! Стучи
громче! " - выкрикивает она, и голос у нее такой же злой, как у
Заиры. И тут я только вижу, что и блузка на ней такая же, как у
Заиры, и, кроме блузки, больше нет ничего. Я принимаюсь бить кулаками в
трубу изо всех сил, чтобы не смотреть на попадью
Анюту, но глаза мои сами поворачиваются к ее голым, белым как мел
ногам. И в тот миг, когда я уже должен увидеть, что у нее там, труба с
грохотом рушится.
Бум-бум-бум! Там-там-там! - слышу я оглушительные звуки. Но они уже
принадлежат утренней, солнечной яви, где Володя катается по террасе на
самокате, сильно ударяя в пол ногой, чтоб разбудить меня.

ЧЕРВА

Все в округе мечтали знать, зачем латыш живет у нас в низах: что он там
делает, кроме гимнастики? Но узнать это было невозможно, потому что латыш
никого не пускал в свои комнаты - ни молочницу, ни почтальона, ни настырных
подружек Майи, которые ночами царапались к нему в окна. И сам выходил редко.
В жару вообще не показывался на улице. Зимой гулял охотней. Одевался легко
даже в лютый мороз. Шел себе по скрипучему снегу в лакированных тонких
туфлях, черных наглаженных брюках с серебряными блестками и коротком пальто
поверх белой рубашки, расстегнутой на шерстяной груди, от которой клубами
валил лоснящийся пар, пропитанный запахом "Шипра ".
- Эй, Екабс! Яйца заморозишь! - кричала ему грубым, охрипшим голосом
Олимпиада, закрывая пуховой варежкой простуженный нос.
- Иди ко мне, я тебе их отогрею в ладошках! - пищала, высовывая бледный
подбородок из-под шарфа, Майя; она топталась возле нарядных подруг на углу
Кавказской и спуска Разина, одетая в громадную шубу и валенки.
- Ты что, дура?! В твоих ладошках они не поместятся! - испуганно и
сердито возражала ей Саша, смеясь глазами. - Они же у него вот такие! - Она
обхватывала растопыренными пальцами, туго затянутыми в красные кожаные