"Александр Николаевич Островский. Последняя жертва " - читать интересную книгу автора

Глафира Фирсовна. Как же это у вас случилось, как ее угораздило такой
хомут на шею надеть?..
Михевна. Да все эта дача проклятая. Как жили мы тогда, вскоре после
покойника, на даче, - жили скромно, людей обегали, редко когда и на прогулку
ходили, и то куда подальше... тут его и нанесло, как на грех. Куда не выдем
из дому, все встретится да встретится. Да молодой, красивый, одет как
картинка; лошади, коляски какие! А сердце-то ведь не камень... Ну, и стал
присватываться, она не прочь; чего еще - жених хоть куда и богатый. Только
положили так, чтоб отсрочить свадьбу до зимы: еще мужу год не вышел, еще
траур носила. А он, между тем временем, каждый день ездит к нам как жених и
подарки и букеты возит. И так она в него вверилась, и так расположилась, что
стала совсем как за мужа считать. Да и он без церемонии стал ее добром, как
своим, распоряжаться. "Что твое, что мое, говорит, это все одно". А ей это
за радость: "Значит, говорит, он мой, коли так поступает; теперь у нас,
говорит, за малым дело стало, только повенчаться".
Глафира Фирсовна. Да, за малым! Ну, нет, не скажи! Что ж дальше-то?...
Траур кончился... зима пришла...
Михевна. Зима-то пришла, да и прошла, да вот и другая скоро придет.
Глафира Фирсовна. А он все еще в женихах числится?
Михевна. Все еще в женихах.
Глафира Фирсовна. Долгонько. Пора б порешить чем-нибудь, а то что
людей-то срамить!
Михевна. Да чем, матушка! Как мы живем? Такая-то тишина, такая-то
скромность, прямо надо сказать, как есть монастырь: мужского духу и в заводе
нет. Ездит один Вадим Григорьич, что греха таить, да и тот больше в
сумеречках. Даже которые его приятели, и тем к нам ходу нет... Есть у него
один такой, Дергачев прозывается, тот раза два было сунулся...
Глафира Фирсовна. Не попотчуют ли, мол, чем?
Михевна. Ну, конечно, человек бедный, живет впроголодь, - думает и
закусить и винца выпить. Я так их и понимаю. Да я, матушка, пугнула его. Нам
не жаль, да бережемся; мужчины чтоб ни-ни, ни под каким видом. Вот как мы
живем... И все-то она молится да постится, бог с ней.
Глафира Фирсовна. Какая ж тому причина, с чего ей?...
Михевна. Чтоб женился. Уж это всегда так.
Глафира Фирсовна. А я так думаю, что не даст ей бог счастья. Родню
забывает... Уж коли задумала она капитал размотать, так лучше бы с родными,
чем с чужими. Взяла бы хоть меня; по крайности и я бы пожила в удовольствие
на старости лет...
Михевна. Это уж ее дело; а я знаю, что у ней к родным расположение
есть.
Глафира Фирсовна. Незаметно что-то. Сама прочь от родных, так и от нас
ничего хорошего не жди, особенно от меня. Женщина я не злая, а ноготок есть,
удружить могу. Ну, вот и спасибо, только мне и нужно, все я от тебя вызнала.
Что это, Михевна, как две бабы сойдутся, так они наболтают столько, что в
большую книгу не упишешь, и наговорят того, что, может быть, и не надо?
Михевна. Наша слабость такая женская. Разумеется, по надежде говоришь,
что ничего из этого дурного не выдет. А кто же вас знает, в чужую душу не
влезешь, может, вы с каким умыслом выспрашиваете. Да вот она и сама, а я уж
по хозяйству пойду. (Уходит.)
Входит Юлия Павловна.