"Джейн Остин. Замок Лесли" - читать интересную книгу автора

слышала, как она бросала ему в лицо такие обвинения, которые, не
разговаривай он в эти минуты с Элоизой, наверняка бы очень его расстроили. В
это время и произошли изменения в поведении моей сестры, о которых я
вскользь упомянула. С этих пор она больше не соблюдала нашего с ней договора
восхищаться трудами друг друга, и, хотя я, со своей стороны, с готовностью
аплодировала любому сельскому танцу, который она исполняла, даже ее любимый
пирог с голубятиной, мною испеченный, не вызывал у нее ни единого слова
одобрения. Этого, конечно, было достаточно, чтобы вывести из себя любого,
однако я оставалась хладнокровной, как заварной крем, и, замыслив отомстить,
преисполнилась решимости молчать и ни в чем ее не упрекать. Мой план мести
состоял в том, чтобы вести себя с сестрой точно так же, как и она со мной,
и, даже если она напишет мой портрет или сыграет Мальбрука (единственную
мелодию, которая мне по-настоящему нравилась), сказать ей всего лишь:
"Спасибо, Элоиза". И это при том, что много лет подряд, что бы она ни
играла, я то и дело выкрикивала: "Bravo, Bravissimo, Encore, Da capo,
Allegretto, Con expressione и Poco presto", а также многие другие чужеземные
слова, которые, как уверяет Элоиза, выражают восхищение. Вероятно, так оно и
есть; некоторые из них я вижу на каждой странице нотных альбомов - в этих
словах, надо полагать, выразились истинные чувства композитора.
Свой план я осуществляла со всей дотошностью. Не могу сказать, что с
успехом, ибо (увы!) молчание мое, когда она играла, как видно, ничуть ее не
огорчало; напротив, однажды она даже сказала мне: "Знаешь, Шарлотта, я очень
рада, что ты наконец отказалась от странной привычки то и дело аплодировать,
когда я играю на клавесине. У меня от твоих аплодисментов и восторженных
выкриков болит голова, да и у тебя самой начинает першить в горле. Очень
тебе благодарна за то, что свое восхищение ты теперь держишь при себе".
Никогда не забуду своего весьма остроумного ответа. "Элоиза, - сказала
я, - прошу тебя, не беспокойся. Впредь я всегда буду держать свое восхищение
при себе и никогда не стану распространять его на тебя".
Это была самая резкая фраза из всех, какие я себе позволила. Нельзя
сказать, что прежде я ни разу не испытывала желания съязвить, но тут -
кажется, впервые в жизни - я не сдержалась.
По-моему, не было еще на свете двух молодых людей, что испытывали друг
к другу большее чувство, чем Генри и Элоиза. Любовь твоего брата к мисс
Бертон, возможно, и была более страстной, но уж никак не более сильной. А
потому можешь себе представить, в какое состояние пришла моя сестра, когда
он сыграл с ней такую шутку. Бедняжка! Она до сих пор с удивительным
постоянством оплакивает его смерть, а ведь прошло уже больше полутора
месяцев! Что ж, бывают люди, которые переживают подобные невзгоды тяжелее
других... Из-за потери любимого она сделалась так слаба и чувствительна, что
сегодня все утро проплакала только от того, что расстается с миссис Марло,
которая, вместе со своим мужем, братом и сыном, покидает Бристоль. Я,
кстати, тоже огорчена, что они уезжают, ведь это единственная семья, с
которой мы здесь сошлись, однако лить по этому поводу слезы у меня и в
мыслях не было. Надо, впрочем, признать, что Элоиза и миссис Марло много
проводили времени вместе, друг к другу привязались, а потому их слезы при
расставании понять можно. Чета Марло направляется в Лондон, Кливленд их
сопровождает. Ни я, ни Элоиза не можем за ними последовать - остается
надеяться, что тебе и Матильде повезет больше. Когда придет наш черед
покинуть Бристоль, сказать пока трудно: Элоиза по-прежнему хандрит и никуда