"Михаил Андреевич Осоргин. Свидетель истории" - читать интересную книгу автора

- Я там была прошлой ночью.
- Да, а теперь там сняты все баррикады и занята Прохоровская фабрика.
Теперь Наташа стала стражем не нужной больше небольшой бонбоньерки. Это
и есть революция? Да, это и есть революция!
Как нянюшка, сидела и стерегла. Несколько дней не выходила из комнаты,
но и не дотрагивалась. Уже. не было в Москве стрельбы; уже набиты были
тюрьмы и выходили газеты. Уже подошло Рождество.
Решилась опять пойти справиться по тому же адресу. Уходя, дрожащими
руками взяла с подоконника коробку, прижала к груди и, осторожно и несмело
ступая, донесла до комода и спрятала в ящик, где были письма гимназических
подруг, запрещенная книжка и пучок высохших колосьев ржи - память о минувшем
лете в деревне.

ОТЦА ЯКОВА ЛЕТОПИСЬ


Пухлая, белая рука отца Якова - на каждом суставе по подушечке - писала
слова с завитушками; если когда-нибудь дотошному историку пригодятся эти
писания - намучается он над поповским почерком! А пригодиться могли бы, в
особенности "Летопись отца Иакова Кампинского", куча тонких школьных
тетрадей, с напечатанными на обложке словами: "Тетрадь учени... ...го
класса", а на обороте обложки, на третьей и четвертой ее страницах,- таблица
умножения, меры жидких и сыпучих тел и хронология царствований от призвания
варягов до наших дней.
В этих тетрадочках, на обеих сторонах линованных страниц, отец Яков
записывал ход лично им наблюденных достопамятных событий, а также доверия
заслуживающие слухи, с предпочтением - которых не было в газетах. Тетрадок с
собой не возил, кроме последней, а, заполнив, оставлял, где в то время
находился, на сохранении у верных людей, своих многочисленных знакомых: одна
- в Москве, другая - в Рязани, а то - в Уфе, в Саратове, в Твери или в самом
Санкт-Петербурге. Все подумывал собрать эти тетрадочки воедино и хотя бы
сшить вместе в одну обложку и передать самому верному человеку,- и все никак
не удавалось.
В декабре тысяча девятьсот пятого года, после дней Рождества, почти под
самый Новый год, записал:
"Ныне стрельбы на улицах города Москвы более не слышно, и можно
полагать, конец происшедшим чрезвычайным волнениям. Сказывают, убито
побольше тысячи человек, ежели не все две, особливо на Пресне, где рабочий
люд с помощью студенчества понастроил заграждений, впоследствии сожженных и
разрушенных с пролитием крови.
Самые же декабрьские дни начались осаждением училища господина Ивана
Ивановича Фидлера, где и заперлись ученики и посторонние лица из числа
бастующих и революционных вожаков. И впервые в первопрестольной столице били
по дому пушками! Но те не сдавались, а бросали из окон начиненные динамитом
разрывные бомбы страшной силы, что видел своими глазами и слышал ушами,
находясь в одном из близлежащих домов. Повечеру разрывались как бы синим
огоньком с потрясающим грохотом. Зрелище страшное и трудно забываемое! А
когда помянутую молодежь выпустили на честное слово, если выйдут без оружия,
то окончилось для них избиением и многочисленными арестами, а некоторых
зарубили на улице. Женщины, присутствовавшие в их числе в училище,