"Владимир Осинский. Слишком много воображения" - читать интересную книгу автора

трехстах строках отразить три момента: одобрение (полное, горячее,
единодушное) Слов, прозвучавших с Самой Высокой трибуны; исходя из них,
признать (честно, самокритично, открыто, положа руку на сердце) наличие в
жизни еще не искорененных недостатков; показать, какую энергичную
(принципиальную, последовательную, бескомпромиссную) борьбу ведут с ними,
этими недостатками (ошибками, недоработками, упущениями) местные органа и
организации... Он горько, с заведомым отвращением к себе - пишущему все это
- усмехнулся. Самое подлое - момент четвертый. В итоге (следовательно,
главным образом) статья призвана непреложно свидетельствовать: органы, чьим
органом - никакой тавтологии! - является руководимая им газета, а еще точнее
- возглавляющие их товарищи, работают хорошо, даже прекрасно, и, значит, по
праву занимают свои места, и нет, не может быть им равноценной замены... Тут
редактор вовсю разозлился на Радия Кварка. Каков, а? Взял да и написал
прямо, что и как думает, мальчишка! (Предположение оказалось верным, автор
сообщал в "коротко о себе": студент второго курса местного пединститута,
пишет со школьной скамьи, ни разу еще не публиковался, надеется, что
уважаемый редактор...) Черт бы его побрал!
И только теперь, в который раз мучительно пережив растянувшийся на
десятилетия конфликт между образом мыслей и образом действий, редактор
полностью осмыслил происшедшее в этот вечер. В натренированно цепкой
зрительной памяти веером взметнулись тридцать с лишним страниц "Троянского
коня пришельцев", он увидел их и понял, что уже подготовил рассказ к печати.
Машинально, если здесь уместно это, в сущности, нелепое определение,
исчеркал его, сократил, выправил, придал ему композиционную стройность и
благородный стремительный лаконизм... Хоть прямо в набор посылай!
Он серьезно спросил себя: почему я это сделал? И честно ответил: потому
что в гротескной мерзопакостности Утилиборга и его обитателей увидел то
отвратительное, всю жизнь яростно и бессильно ненавидимое, что вижу на
каждом шагу вокруг себя. Если Джонатан Свифт в чопорной Англии семнадцатого
столетия не смог устоять перед соблазном изобличить в людях йеху и с
восхищением увидеть в лошадях совершенство, духовность гуингнмов, то почему
бы бесспорно честному, талантливому пареньку из моего города не пойти таким
же путем? И, уместив в рамки лестного для Радия Кварка сопоставления сложную
гамму мыслей и чувств, разбуженных его рассказом, успокоенно-резко бросил в
лицо своре злопыхателей критиков:
"Вот вам вся моя рецензия! И заодно, если любопытствуете, - жизненное
кредо".
А второй ответ на заданный себе вопрос он нашел в черно- синей
бесконечности за распахнутым во всю ширь окном. В ней - чем дальше вверх,
тем загадочнее, - мерцали звезды, и при достаточной наивности души, а
возможно, способности не страшиться Неведомого легко было услышать извечный
радостно- пугающий вопрос: а в самом деле - что там?
Редактор подмигнул так и не тявкнувшему за весь долгий вечер телефонному
аппарату и пошел домой - пешком, хотя, по должности, мог вызвать дежурную
машину. Ему казалось, что воспользоваться каким-либо преимуществом, благом,
недоступным Радию Кварку, было бы предательством по отношению к нему, актом
двуличия и безнравственности. Он, правда, и прежде часто отказывался от
машины, если позволяло время, - нравилось неторопливо шагать по тротуару в
тысячелицей толпе спешащих по делам или прогуливающихся горожан. Ему было
отлично известно, что многие осуждают подобную экстравагантность, находят ее