"Владимир Осинский. Полет стажера" - читать интересную книгу автора

природой! - для унизительной черной работы. Изначально он, как
исключительное явление Вселенной, пришел в этот мир во имя принципиально
иных - высшего порядка свершений. Феномен хомо сапиенс заключает в сути
своей два великих свойства: непреодолимое тяготение к Тайне и способность ее
Разгадать. Я имею в виду, например, освоение Космоса, постижение четвертого
и последующих измерений, сокровеннейшие проблемы бытия - зарождение жизни,
ее гибель, любовь, творчество, "механизм" чувствования и мышления - и их
трагически-прекрасную взаимосвязь... А что есть война перед подобными
категориями?
Тут Кора Ирви беспомощно пригладила белую прядь, резко выделявшуюся в
черных густых волосах, тихо молвила:
- Зачем были войны?.. Смерть и без них всегда рядом...
- Как тонко, как верно подмечено! - подхватил лысый человечек.
Я вспомнил картотеку, поспешил изменить тему. Виктор Горт, перехватив мой
озабоченный взгляд, брошенный на них, еле заметно кивнул и щелкнул затвором.
"Жертвой" стал Сол Рустинг. Мы уже привыкли к этому. За мной голограф
охотился особенно упорно. Однажды я достаточно резко указал ему на это. Он
внимательно на меня посмотрел:
- Понимаю, это не может не раздражать. Но, поверьте, я и сам не рад.
Только иначе у меня ничего не выйдет. Словом, я против этого бессилен.
Нечем было возразить. Наверное, подумал я, таково одно из главных свойств
Художника: он не может не делать того, что делает. Даже тогда, когда ему
самому от этого больно.
Но Кору Ирви голограф не снял ни разу. Только я поздно это заметил, а
потому и поздно оценил.
В тот день я повел пассажиров "Эфемериды" в экскурсию по кораблю. Больше
всех на такой экскурсия настаивал Тингли Челл. В его натуре была ненасытная
жадность к новым впечатлениям - свойство, обычно мне импонирующее; но в нем
это меня раздражало. Я не мог избавиться от ощущения, что в любознательности
Практиканта присутствует какая-то корыстность, он напоминал мне охотника,
для которого природа не объект восхищения, а средство наживы... И все-таки
Тингли мы остались обязаны тем, что, когда раздался сигнал тревоги, все
шестеро находились в единственном месте, где могли спастись, - во
вспомогательной ракете. Следовательно, в определенной мере обязаны жизнью.
Вот как все произошло.
Мы собрались вместе, и только Виктор Горт остался снаружи. Он стоял у
самого входа в ракету, молчаливый, сосредоточенный, голова почти вровень с
нижним краем поднятой двери-заслонки. Голограф вел ставшую уже привычной
охоту за нами, подстерегая то единственное, неповторимое мгновение, которое
стоило остановить, запечатлеть навсегда. Впервые я вдруг представил
изнурительное постоянство груза, давящего на Художника, и почувствовал нечто
вроде жалости к нему - жалости, смешанной с завистью, так как понимал: мне
такого испытать не дано.
Я плохой рассказчик. Тингли, некоторое время внимательно слушавший мои
объяснения, шумно, разочарованно вздохнув, предложил:
- Давайте сделаем так, чтобы все было по-настоящему. Ну, будто сейчас нам
предстоит вылазка в космос. Предположим, Солу Рустингу захотелось
прогуляться по встречному астероиду...
Рустинг поежился, растерянно улыбнулся и на самом деле сел в
амортизационное кресло, лихо заявил: