"Фаина Марковна Оржеховская. Шопен " - читать интересную книгу автора

сохранился дольше, чем у других, а это означает долгую жизнь.
У Ганки одной из первых потух ее огонек. Такая судьба...

...И зря поливала я тополь высокий...

Но вот опять начались танцы. Скрипач был мастер, струны его скрипки
пели, подпевали, ухали, гудели, скрипели. Ганка опять очутилась в паре с
Фридериком. Он успел сказать ей, что Шафарня ему нравится своей
уединенностью - сюда еще не проникли городские влияния и сохранились древние
напевы.
- Да, - сказала Ганка, - а паныч в городе живет?
- В Варшаве. И я не паныч.
- Хоть бы разок побывать в Варшаве!
Тут к ним подошли две дивчины, босоногие, с венками на головах, и после
долгих перемигиваний и взаимных подталкиваний пропели, глядя на Фридерика:

У забора мхи растут,
Варшавянин тут как тут!
Вырос явор у калитки,
Варшавянин больно прыткий!

Шалуньи, кажется, собирались приплести варшавянина к концу каждого
куплета, если не каждой строки... В следующей строфе они упомянули про гумно
и прясло и тут же сравнили варшавянина с худой, облезлой собакой. Польщенный
оказанным вниманием, Фридерик на всякий случай осведомился, не о нем ли идет
речь. Дивчины визгливо засмеялись и побежали прочь, а Ганка объяснила, что
они не хотели его обидеть: гостя принято приветствовать на празднике, а он
действительно очень худой.
Танцы продолжались своим чередом. - Ксеб! - выкрикивал гетман. Это
означало: к себе! - и все танцоры начинали кружиться в левую сторону. При
этой "ксебке", разумеется, сталкивались друг с другом, наступали на ноги,
сердились - и смеялись. Скрипач играл, что хотел, - в самом разгаре веселья
вдруг перешел на плавную мелодию, слишком медленную для танца. Под нее
хорошо было пройтись об руку свободным шагом, поговорить о чем вздумается,
но, конечно, не отставать от такта и быть начеку, потому что гетман, да и
сам музыкант готовили новый, неожиданный подвох.
- Мой огонек давно погас, - сказала Ганка. - Значит, недолго мне жить!
- А ты не верь глупым приметам! - с досадой отозвался Фридерик. - Моей
маме предсказали, что я умру восьми лет, и видишь, еще столько же прошло, и
я живехонек! А мама так страдала!
- Самое большое благо, - произнесла Ганка задумчиво, - это не знать
своего смертного часа! А мама у паныча, наверное, очень красивая! Глаза
голубые...
- Совсем голубые.
- И у паныча такие же...
- Что ты! Это только так кажется! У меня желтые!
- А есть еще братик или сестричка?
- Целых три сестры. Они бы тебе понравились!
- Отсиб! - оглушительно провозгласил гетман, и все резко повернули от
себя - вправо. Ганка от неожиданности так и упала на Фридерика, а рядом один