"Фаина Марковна Оржеховская. Шопен " - читать интересную книгу автора

ни слова.
Фридерику стало горько. Он любил Тита больше, чем всех других своих
товарищей, ценил его преданность и гордился ею. Он замолчал. Говорил один
Домек, встревоженный этой размолвкой друзей, может быть первой в их жизни.
Вскоре, однако, неловкое чувство сгладилось, и все вошло в свою колею.
Друзья бродили вместе по деревне, ездили верхом, ночевали по-прежнему под
отрытым небом и вели нескончаемые разговоры, возможные только в юности.
Через неделю весело, по-деревенски, отпраздновали именины матери
Домека, а еще через день уезжал Титусь в свой Потуржин. Титу нравились
сельские работы, и он уже помогал отцу в хозяйстве.
Фридерик один провожал его: у Домека были гости.
- Прости меня, Титусь, я причинил тебе маленькое огорчение, помнишь? Я
хотел помолчать об этом, но лучше вынуть занозу. Право, мне легче было бы
целый год не играть, чем хоть на минуту огорчить тебя!
- Ты причинил мне большое огорчение, Фрицек, - сказал Тит, покачав
головой, - потому что я испугался за тебя! Эти графы, князья, вся их жизнь -
это как омут! Сам не заметишь, как втянешься. Они всегда лгут. Ах, пан, вы
гений! Ваша музыка бесподобна! - Ведь они не скупятся на слова! Но... на
языке - мед, а под языком - лед!
- Почему ты так думаешь?
- Да потому, что панская милость - до порога! Прихоть! Они тобой
тешатся, как игрушкой, а потом, как игрушку, и выбросят!
- Вот смешной! Да ведь ты сам пан!
- Не знаю, о чем ты говоришь, - холодно ответил Тит. - Отец твердил
мне: паны разные бывают! Да разве в этом дело? Только те, среди которых ты
был... и мне и тебе они чужие!
- Однако Антек и Феликс - наши приятели!
- Приятели, но не друзья!
- Я, ей-богу, не замечал никакой разницы в обхождении!
- Не замечал - тем хуже! Когда-нибудь заметишь!
- Ты только не лишай меня своей дружбы, Титусь!
- Что выдумал! Наша дружба с тобой... - он хотел сказать: "до гроба",
но устыдился, - на долгие годы. А то, что я тебя побранил, так это и есть
моя дружба к тебе!
Некоторое время они шли молча. Тит уже раскаивался, что говорил так
резко, а главное - так много. Он не любил говорить, и слово "красноречивый"
было в его устах осуждением.
Бричка стояла готовая у корчмы.
- Напиши мне поскорее, жизнь моя, чтобы я знал, что ты уже не
сердишься!
Друзья обнялись. Тит сказал, насупясь:
- Почта у нас ходит неаккуратно. Так я буду писать коротко, но часто.
И, уже садясь в бричку, прибавил:
- Каждый день...
Возвращаясь, Фридерик с наслаждением вдыхал запах земли. Наступал
вечер. Темнеющее поле, первая звезда, различимая в небе, багровый, но уже
тускнеющий горизонт - во всем была прежняя, недавняя таинственность и
поэтичность. Водзиньские уже становились воспоминанием, к которому не
хотелось возвращаться. Какая-то горечь была на дне этой сладкой, полной
чаши, что-то неуловимое, чуть обидное, чего он не замечал прежде.