"Свен Ортоли, Никола Витковски. Ванна Архимеда (Краткая мифология науки) " - читать интересную книгу автора

человеком искусства. У него на родине, во Флоренции, художники и каменщики,
кузнецы и скульпторы, инженеры и ювелиры - все они относились к одному и
тому же цеху: к гильдии искусств.
Разница между искусным художником и искусным ремесленником не
существовала в те времена, и Леонардо да Винчи вполне может считаться и тем
и другим. И вторым в большей степени, чем первым, поскольку техника была
самой большой страстью для того, кто носил титул Ingeniarius et Pictor[6]
при миланском дворе Лодовико Моро, l'Architecto ed Engegnero generale[7] при
флорентийском дворе Чезаре Борджа, Peintre et IngГ(C)nieur ordinaire[8] при
дворе Людовика XII. Потому что создатель "Моны Лизы" редко брался за кисть:
до нас дошло не более дюжины картин, авторство которых не вызывает сомнения.
Даже его современники не уставали удивляться: как столь выдающийся талант
может быть таким скупым?
Просто дело его жизни заключалось в другом. В математике, перед которой
он благоговел, но к которой не имел склонности, в механике, где его никто не
мог превзойти, если дело касалось задачи, имеющей непосредственный
практический выход, в анатомии, где острота его взгляда и точность его
рисунка творили чудеса, в технике, где ярче всего проявились его
любопытство, его воображение, его вкус к грандиозным проектам и машинам,
которые он мог до бесконечности совершенствовать: от военных укреплений
Пьомбино до каналов Романьи, от ломбардских мельниц до ткацких станков, от
замысла паровой турбины до чертежа ружья, заряжающегося со стороны дула, -
аппетит Леонардо к подобным проектам был неутолим.
Он черпал вдохновение повсюду: в мастерской, где отливают колокола, у
часовщиков или у соседей-стеклодувов; а также - и в не меньшей степени - в
дневниках путешественников, которые то находили ветряные мельницы где-то
там, то встречали диски для полировки зеркал где-то тут, и в сочинениях
средневековых ученых, откуда он узнавал о принципах оптики или о цепной
передаче. Одним словом, весь этот цветник идей и способов их реализации он
бережно сохранял в своих записных книжках. Но анализ содержания этих книжек,
по замечанию историка математики Чарльза Трусделла, показывает: Леонардо
обладал несравненной интуицией, однако же "ему невозможно приписать никакого
важного научного открытия". Еще один комментатор его творчества - Филиппо
Арреди скажет, что его гений "более очевиден в наблюдении, нежели в синтезе;
в интуиции, но не в дедукции". В технической сфере Леонардо часто
возвращался к идеям своих предшественников
Но - взаймы дают только богатым. Когда его разрозненные записные книжки
стали находить в XIX веке как фрагменты головоломки, экзальтированная
публика начала лелеять мечту. Мечту, которую рождает этот выполненный
сангиной автопортрет из Турина, датированный 1512 годом. С пышной бородой и
длинными волосами, несмотря на то что к этому времени он был уже лыс, а
подобная шевелюра вышла из моды, Леонардо предстает носителем атрибутов, в
большей степени подобающих магу, чем мудрецу.
Эксгумация волшебных рисунков, бесчисленных эскизов, заметок и
черновиков этого притягательного чародея вела к более сильному потрясению
художественного и научного мира, чем раскопки Помпеи из-под толщи пепла ста
пятьюдесятью годами раньше. Где же те, спрашивали тогда, кто освободил
грядущие поколения от власти Церкви и Аристотеля? Где же те, благодаря кому
возродились науки и искусства после долгой ночи Средневековья? И вот он!
Этого человека, этого непобедимого рыцаря и героя науки наконец-то узнали,