"Хосе Ортега-и-Гассет. Этюды о любви" - читать интересную книгу автора

не их выдающиеся люди, а уровень развития неисчислимых посредственностей.
Бесспорно, что средний уровень не может быть поднят при отсутствии людей из
ряда вон выходящих, показывающих пример и направляющих вверх инерцию толпы.
Однако вмешательство великих людей носит второстепенный и косвенный
характер. Не они суть историческая реальность - нередко бывает, что в
гениальных личностях народ недостатка не испытывает, а историческая роль
нации невелика. Это непременно происходит тогда, когда массы равнодушны к
этим людям, не тянутся за ними, не совершенствуются.
Не может не удивлять, что историки до самого недавнего времени
занимались исключительно явлениями неординарными, событиями удивительными и
не замечали, что все это представляет лишь анекдотический, в лучшем случае
второстепенный интерес и что исторической реальностью обладает
повседневность, безбрежный океан, в необъятных просторах которого тонет все
небывалое и из ряда вон выходящее.
Итак, в царстве повседневности решающая роль принадлежит женщине, душа
которой служит идеальным выражением этой повседневности. Для мужчины куда
более притягательно все необыкновенное; он если не живет, то грезит
приключениями и переменами, ситуациями критическими, неординарными,
непростыми. Женщина, в противоположность ему, испытывает необъяснимое
наслаждение от повседневности. Она уютно устроилась в мире укоренившихся
привычек и всеми силами будет обращать сегодня во вчера. Всегда мне казалось
нелепым представление о том, что souvent femme varie[42] - скоропалительное
откровение влюбленного мужчины, которым женщина от души забавляется. Однако
кругозор воздыхателя весьма ограничен. Стоит ему окинуть женщину ясным
взором стороннего наблюдателя, взглядом зоолога, как он с удивлением
обнаружит, что она жаждет остаться такой, какая есть, укорениться в обычаях,
в представлениях, в своих заботах; в общем, придать всему привычный
характер. Неизменное отсутствие взаимопонимания в этом вопросе между
представителями сильного и слабого пола потрясает: мужчина тянется к женщине
как к празднику, феерии, исступлению, сокрушающему монотонность бытия, а
обнаруживает в ней существо, счастье которого составляют повседневные
занятия, чинит ли она нижнее белье или посещает dancing. Это настолько
верно, что, к своему немалому удивлению, этнографы пришли к убеждению, что
труд изобретен женщинами; труд, то есть каждодневное вынужденное занятие,
противостоящее всевозможным предприятиям, вспышкам энергии в спорте или
авантюрам. Поэтому именно женщине мы обязаны возникновением ремесел: она
была первым земледельцем, собирателем растений, гончаром. (Я не перестаю
удивляться, почему Грегорио Мараньон в своей работе, озаглавленной "Пол и
труд", не учитывает этого обстоятельства, столь элементарного и очевидного.)
Признав повседневность решающей силой истории, трудно не увидеть
исключительного значения женского начала в этнических процессах и не
проявить особого интереса к тому, какой тип женщины получал в нашем народе
предпочтение в прошлом и получает ныне. Вместе с тем я понимаю, что подобный
интерес среди нас не может быть столь уж горячим, поскольку многое в
характеристике испанской женщины объясняют ссылками на предполагаемое
арабское влияние и авторитет священника. Не будем сейчас решать, сколь
истинно подобное утверждение. Мое возражение будет предварительным, и
заключается оно в том, что, признав эти факторы решающими в формировании
типа испанской женщины, мы тем самым свели бы дело исключительно к мужскому
влиянию, не оставляя места обратному процессу - воздействию женщины на