"Хосе Ортега-и-Гассет. Две главные метафоры" - читать интересную книгу автора

сознаем, что пользуемся словом не по прямому назначению, хотя и через
посредство его обиходного смысла. Произнося слово "красный", мы прямо и
непосредственно отсылаем к названному цвету. Напротив, говоря о "глубинах"
души, мы сначала имеем в виду глубины тоннеля или чего-то подобного, а
затем, разрушив этот первичный смысл, стерев в нем всякий след физического
пространства, переносим его на область психического. Метафора живет
сознанием этой двойственности. Употребляя слово в несобственном смысле, мы
помним, что он - несобственный.
Тогда зачем же мы его употребляем? Почему не пользуемся прямым и
непосредственным обозначением? Если так называемые "душевные глубины" встают
перед нами столь же отчетливо, как красный цвет, отчего не найти для них
точное, неповторимое слово? Дело в том, что нам трудно не только назвать, но
даже помыслить их. Реальность ускользает, прячась от умственного усилия.
Тогда-то перед нами и начинает брезжить вторая, куда более глубокая и
насущная роль метафоры в познании. Мы нуждаемся в ней не просто для того,
чтобы, найдя имя, довести наши мысли до сведения других, - нет, она нужна
нам для нас самих: без нее невозможно мыслить о некоторых особых, трудных
для ума предметах. Она не только средство выражения, но и одно из основных
орудий познания. Рассмотрим же почему.
Джон Стюарт Милль полагал: будь все влажное холодным, а все холодное
влажным и одно непредставимым без другого, мы бы не поверили, что имеем дело
с разными свойствами. Точно так же, если бы мир состоял целиком из синих
предметов и всякий раз являлся перед нами синим, нам было бы труднее всего
ясно и отчетливо сознавать синеву как таковую. Для собаки предмет особенно
ощутим, когда движется, источая при этом облачко запаха. Но и наше
восприятие и мышление схватывает изменчивое лучше, чем постоянное. Живя
рядом с водопадом, к его грохоту привыкаешь: напротив, случись потоку
застыть, мы почувствовали бы самое невероятное - тишину.
Поэтому чувство, по Аристотелю, есть способность воспринимать различия.
Оно схватывает разнообразное и переменчивое, но притупляется и слепнет перед
устойчивым и неизменным. Потому и Гете парадоксально и по-кантовски считает
предметы различиями, которые мы между ними проводим. Сама по себе ничто,
тишина реальна для нас лишь на фоне иного - шума. Стоит шуму вокруг внезапно
стихнуть, и обступившая тишина захлестывает нас, цепеня, словно кто-то,
суровый и важный, склонился над нами, пригвождая взглядом.
Поэтому отнюдь не все в равной мере поддается мысли, оставляя по себе
отчетливый образ, резкий и ясный профиль. Разум склонен опираться на легкое
и доступное, чтобы достигнуть более трудного и неуловимого.
Подытожим: метафора - это действие ума, с чьей помощью мы постигаем то,
что не под силу понятиям. Посредством близкого и подручного мы можем
мысленно коснуться отдаленного и недосягаемого. Метафора удлиняет радиус
действия мысли, представляя собой в области логики нечто вроде удочки или
ружья.
Я не хочу сказать, будто благодаря ей преодолеваются границы мышления.
Она всего лишь обеспечивает практический доступ к тому, что брезжит на
пределе достижимого. Без нее на горизонте сознания оставалась бы
невозделанная область, в принципе входящая в юрисдикцию разума, но на самом
деле безвестная и неприрученная.
Метафора в науке носит вспомогательный характер. Яснее всего это в
сравнении с поэзией, где она и есть самая суть. Однако эстетика видит в