"Владимир Викторович Орлов. Распятие и воскресение Татьяны Назаренко (Эссе)" - читать интересную книгу автора

тропу Одиночества, стать Единственным, вырваться из плена времени (хотя он
все равно в нем останется), тогда он и будет не только лишь перечисляемым
представителем группы или поколения, а приобретет самостоятельную ценность
дли искусства и для общества. Но чтобы понять это, надо иметь возможность
увидеть сделанное художником.
Множество Татьян Назаренко после долгих хлопот и мытарств собрались
вместе и отравились на выставки в Одессу, Киев, Львов и ФРГ. И вот, наконец,
"соборную" Назаренко нам показали в Москве (перед путешествием ее работ в
Нью-Йорк). "Соборную", цельную, но, надо полагать, не застывшую, а
продолжающую существование человека и художника.


5

Теперь и я, возможно, был из тех тридцати-пятидесяти любителей, которые
судили о Назаренко не понаслышке и не по пяти репродукциям. Я видел, что
делала Татьяна Григорьевна в последние десять лет. Сам оказывался ее
персонажем. В частности, и с пивной кружкой в руке. Думал, знаю, что и как
будет на выставке.
Я пришел на Крымскую набережную и...
Не в суете вернисажа, естественно, возникли мои волнения. Там шумели,
теснились. Но не было грозы.
Людям свойственна чуткость к энергетическим полям. По самонадеянности
или вследствие собственных воображений я полагаю, что чуток к ним. В
особенности на улицах Москвы, в замкнутых пространствах, в залах музыкальных
и выставочных.
Назаренко получила на Крымской зал-пенал. Коробку-футляр для гигантских
шприцев. Товарный вагон. И предзалье. Когда я ходил в этой теснине (а было у
полотен человек сорок), я ощущал какое-то томительное напряжение, и будто
нечто острое, бьющееся от стены к стене, от картины к картине,
пересекающееся с изменением направлений, пронизывало меня. Я поднялся этажом
выше. Там была тишина красоты. Тропинки в снегу вели к уюту украинской хаты.
Ласковые овалы зелено-лиловых холмов обещали спокойствие. Певучая доброта. И
сожаление о чем-то... Я направился к Кандинскому. В космосе его зала звучала
музыка (она и на самом деле звучала), и происходило некое колыхание среды,
перетекавшее в дальние сферы Вселенной... Вернулся в зал Назаренко. Все то
же напряжение, все те же пересечения энергии, пронизывающие и меня.
Молнии возникают не в одной лишь земной атмосфере. Молнии возникают и в
атмосфере душевной или духовной. И дело было не в тесноте зала. Живописные,
смысловые и даже информационные сущности (или, по афинским мыслителям,
"чтойности") собранных здесь полотен находились во взаимодействии друг с
другом (и со зрителями, хотя бы с одним из них) и обладали способностью
исторгать разряды разных свойств, "положительных" и "отрицательных", отчего
и возникали молнии. В зале беззвучно стояла гроза.
Назаренко - художник трагический.
В искусстве распространился тип человека, бьющего себя в грудь,
заявляющего, что ему стыдно, что в годы застоя он был нехорош, лгал,
угодничал, больше не будет и просит его простить. Конечно, русскому
интеллигенту всегда присуще чувство вины за все дурное, что происходило при
нем в обществе. Да и вообще за все несовершенство мира. Но я знаю многих