"Владимир Викторович Орлов. Распятие и воскресение Татьяны Назаренко (Эссе)" - читать интересную книгу автора

Особенно в безветренный день с солнцем. Приятно пройти Брюсовским переулком
(когда-то Вражским), ныне улицей Неждановой, миновав при этом дворцы Брюса и
Меншикова (внуков, но все же). Тихий переулок, будто и не впадает он в
грохотно-державную улицу, придремавшие автомобили у подъездов, починка обуви
и оптики, мемориальные доски во множестве, зелень в сквере, цветники и
чистые дорожки, счастливо-нарядные дети резвятся при бабушках у песочниц,
псы дорогих пород прохаживаются с достоинством и по праву - "выгул собак
разрешен". Церковь Воскресения стоит ухоженная, реальная - в ней служат, но
и как бы декоративная - до того благополучной выгладит она, будто бы знак
благополучия, хоть лепи ее на патриарший календарь, потому и водят к ней
иностранцев, и нашего московского интеллигента, пребывающего порой в
душевных сомнениях и раздрызгах, она, возможно, устраивает именно своим
благополучием, он в минуты порывов, хоть и состоит в атеистических кружках,
вводит себя в нее как бы невзначай, как бы посмотреть, но с полутайным
намерением приблизиться ненадолго к самому себе и к существенному в мире, а
заодно, на всякий случай, и поставить свечку. (Церковь Воскресения можно
увидеть и на холстах Назаренко. И будет повод об этом напомнить.) А мимо нее
шествуют люди, служивые и творческие, кто в сертификатном виде, с дипломатом
в руке, кто с папкой нот или инструментом, кто перетекая из одного чиновного
дома в другой, кто в дома музыкальные. А вот степенно прогуливается
благородной осанки, с благородными сединами, прекрасно несущий костюм (как
его назвать?.. не мужчина же... не гражданин... Господин?.. Сударь?
Джентльмен?..) человек... Иван Семенович Козловский. Поклонимся ему... Если
принять во внимание приобретения века (в архитектуре, технике, способах
существования, понятиях красоты) и сделать поправки, здешний уголок вполне
можно посчитать сегодняшним поленовским московским двориком. То есть уже не
поленовским.
Но что это за дворик, что это за тихое место, скажете, если тут спешат,
несутся куда-то люди! Позвольте, удивлюсь, какие же это москвичи, если они
никуда не спешат и не несутся? Век-то их чему учил? Впрочем, верно, не все
здесь тихо, и не всегда было мирно. Можно, следуя совету Генри Джеймса,
произвести поворот винта, и надвинется на нас иная сущность Успенского
вражка. Или одна из его иных сущностей.
Но тогда нас пронзят, пронижут века, и нутро здешних домов, недра их
опрокинут на нас свою память и свои горести. И тогда наш соскользнувший с
камней взгляд напомнит, чьи имена на мраморе досок. "Здесь жил и работал..."
"Здесь жил и работал..." Среди прочих: Качалов... Леонидов... Мейерхольд...
Шостакович... И придет на ум. В этом доме графа Гудовича квартировала мать
каторжников Никиты и Александра Муравьевых, друзья и родственники мятежных
братьев приходили сюда ради вестей из Сибири. А в этот серый дом никогда не
вернулся неистовый Всеволод, доктор Дапертутто, арестованный в Ленинграде.
Но вот, вот с крыши, наверное, ближнего флигеля пробирались в его квартиру
убийцы с государственным поручением прирезать лишнюю Зинаиду Райх. А в ста
метрах отсюда впервые произносил звуки великой и трагической музыки рояль
Дмитрия Шостаковича. Упомянуто было: в обезглавленной церкви размещены нынче
телефонные автоматы. Оно так. Но это не простое общежитие техники, а место
междугородных общений, и являются сюда люди не случайно и не каждый день, а
для разговоров особенных или чрезвычайных. И слышатся здесь исповеди,
объяснения в любви, причитания и плачи при вести о гибели близких. Сгустки
людских энергий, надежд и болей бьют в высокие своды мирского помещения,