"Владимир Викторович Орлов. И наступило - "после войны" (Эссе)" - читать интересную книгу автора

снова не стал спускаться в бомбоубежище - ходил он медленно, и дел по номеру
хватало, - а бомба попала в редакционное здание, пробила его насквозь
невдалеке от отцовского кабинета, влетела в типографию и не взорвалась. Но
об этом случае в годы войны можно было рассказывать лишь с улыбкой, как о
некоем курьезе. А у других-то отцы воевали... Не пережил я вместе с Москвой
самые тяжкие для города месяцы. С матерью нас эвакуировали в марийские
земли, двести километров ниже Горького, в поселок Юрино. Юрино тогда
раздалось и уплотнилось. Были здесь и эвакуированные, и беженцы из западных
областей, даже из Польши. А потом стали привозить и блокадников из
Ленинграда. И их и нас юринцы приняли хорошо. Как своих. Не помню, чтобы у
нас было ощущение, будто мы сиротствуем в чужом доме, стесняя при этом
хозяев. А война, казалось, была далеко. Отцы моих юринских ровесников были
кто в ополчении, кто в дивизии Доватора, кто в тылу врага, кто на оборонных
заводах, от них приходили вести добрые и печальные. Но мыто, малые дети,
радовались Волге, лету и зиме, санкам, весенним наводнениям, рыбешкам,
оставшимся в воронках от бомб. Мы жили, болели, выздоравливали, росли,
играли. Чаще играли в красноармейцев, не зная, что такое фронт и смерть. Не
зная порой, что было в душах взрослых.
Кое-какое понятие, опять же детское, о том, что такое фронт и война, я
получил только летом сорок третьего. Мы вернулись в Москву, и вскоре меня
отправили в Яхрому. На земле два самых близких мне города - Москва и Яхрома.
В Яхроме прошла молодость моих родителей. В Яхроме на Перемиловской высоте
совсем недалеко от знаменитого теперь монумента защитникам Москвы похоронены
мои предки. В Яхроме у меня и сейчас много родственников и знакомых. После
войны я почти каждое лето (а порой и зимние каникулы) проводил в Яхроме. Жил
у тети с дядей в крайнем к лесу доме влезшего на гору Красного поселка. По
моим понятиям, этот дом был самой восточной точкой Подмосковья, куда
добрались гитлеровцы. На террасе дома, обращенной к глубокой и длинной
лощине, они устроили наблюдательный пункт и поставили пулемет. Но здесь, на
правом берегу канала, они провели лишь сутки. Их вышибли уральцы и сибиряки.
Они шли с востока горбом нашей горы и лощиной. На другой же стороне канала
немцы держались дольше. Но не удержались. И началось именно от Яхромы (так
мне всегда хотелось считать) легендарное наступление под Москвой... Почти
два года прошло со дней боев на яхромских высотах, а я увидел Яхрому в сорок
третьем не оправившейся от нашествия. Мост был взорван, временные деревянные
опоры и устои поддерживали его справа. Огромная текстильная фабрика в дни
боев горела. Канал при мне "лечили", во время боев воду из него спустили в
яхромскую пойму, чтобы задержать продвижение гитлеровцев. Но главное было
то, что осенние и зимние дни сорок первого как будто бы еще оставались во
всех домах. Они были раной в душе города. Но город жил и, как все в
отечестве, участвовал в войне. По Савеловской дороге шли составы с боевыми
машинами, со снарядами, говорили: под Ленинград. В окопах, в блиндажах и
дотах ребята постарше все еще находили оружие, патроны, гранаты, игры их
становились серьезными, а то и жестокими и трагичными. И гибли мальчишки, и
становились калеками...
Позже, в Москве, после одной из таких игр на чердаке флигеля в нашем
дворе в Напрудном переулке и я угодил в больницу (как бы в компенсацию за
эту свою неудачу я получил билет в сказку - на елку в Колонный зал, потом
была и еще елка, и "Щелкунчик" в Большом за буханку хлеба: взрослые
старались устраивать нам и праздники). Но война уже уходила на запад.