"Владимир Орешкин. Нино, одинокий бегун." - читать интересную книгу автора

Там-то я расслаблялся и погружался в невеселые мысли о себе и о
будущем, мрачном, как та туча, в которой мне пришлось не так давно
побывать.
Не давала покоя кощунственная, невероятная в своей несуразности мысль -
так ли уж гармоничен и совершенен наш миропорядок? И почему совершенен,
где доказательства того, что все должно оставаться, как есть, а не быть
иным?
Машинка, сортирующая людей, не казалась непогрешимой, за ней, такой
ирреальной, виднелась тайна, которую я чувствовал чуть ли не кожей, так
явно она витала в воздухе... Хотелось узнать, как был устроен мир до
машины, был ли он так плох, как писали в школьных учебниках... Я вспоминал
старинные книги, которые приносил домой отец, свое, казавшееся никчемным,
влечение к ним. Сколько их я перечитал ночами, закрывшись в своей комнате!
Они отличались от написанного в наше время, в них был незнакомый
поддразнивающий дух... Что было в них особенного? Я чувствовал себя на
пороге важного открытия, но никак не мог его совершить...
Первые дни к персоналу, окружавшему меня, я относился настороженно.
Потом перестал замечать, а в последнее время ученые стали вызывать
раздражение... В общем-то мы находились хотя и в благоустроенной, но в
тюрьме. Вглядываясь иногда во взрослых серьёзных людей, с большой
сноровкой выполняющих исследования, я поражался, как бесчувственны они и
похожи на механизмы. В отношениях с подопытными они безукоризненно
вежливы, никогда ни на чем не настаивают, и если на вопрос: "Что из двух,
самое большое или самое маленькое, я бы выбрал?" - я говорил: "А пошли вы
к чёрту", - мучители не обижались, даже, может быть, радовались -
пунктуально регистрировали ответ.
Они с усердием ищеек искали в нас необычное и, натыкаясь на
неординарное, безмерно радовались.
Безразличием, прежде всего к своей судьбе, я возбуждал особый их
интерес. Меня несколько раз тактично предупреждали, что время идёт,
заканчивается третий месяц пребывания в Центре, а я еще не выбрал занятия.
Намекали и на заседание таинственной комиссии, которая должна решить нашу
судьбу, а меня отправить в мир иной, как не поддающегося исправлению.
Предупреждали не из сострадания, не из желания помочь - из
профессионального любопытства.
Сначала я не помышлял о побеге, помня о беспомощности в лесу. Если уж
суждено погибнуть от решения, пусть так и будет". Потом же, по мере того,
как дни бежали, больше и больше хотелось жить".
Волей-неволей мысли постоянно обращались к свободе, за высокую
коричневую стену, которой был огорожен наш мир.
Еще я размышлял о странном в нас, что позволило машине лишить нас права
на профессию, о том, что изо всех сил стараются, но никак не могут
обнаружить наши исследователи. Да разве смогут они определить, что
позволило машине ударом несуществующей ноги выбросить нас из человеческого
общества?
И я не мог - хотя этот вопрос занимал меня... И еще - я хотел жить, не
желал зависеть от решений какой-то комиссии. Почему незнакомые,
неизвестные люди, которым я ничего не должен, имеют право, посовещавшись,
подарить или отнять у меня жизнь? Почему я не могу уйти, почему не волен,
как большая птица с длинными серыми крыльями, парить над заборами, окнами