"Хуан Карлос Онетти. Лицо несчастья " - читать интересную книгу автора

II

Я выколотил трубку, продолжая смотреть на медленно угасавшее между
деревьями солнце. Я уже знал, и знал слишком хорошо, что это такое. Но мне
не хотелось давать этому название. Я думал о том, что ожидает меня в номере,
во что я буду погружен до самого вечера. Я старался разобраться в прошлом,
сравнивал чувство собственной вины с тем неожиданным ощущением, которое
испытал: видение хрупкой девушки, профиль, обращенный к горизонту, ее
возраст - такой невозможно далекий, движения ее рук, растиравших розоватые
ноги...
У двери своего номера я обнаружил конверт от администрации гостиницы с
вложенным в него счетом за две недели. Я подобрал конверт и поймал себя на
мысли, что испытываю странное умиротворение, вдыхая аромат жимолости,
постепенно проникавший в комнату; я ощущал себя одиноким и словно ждал
чего-то, не имея никакого нового повода для печали. Я зажег спичку, зачем-то
перечитал висевшую на двери табличку "Avis aux passagers"* и закурил трубку.
Долго мыл руки в ванной, играя с куском мыла и разглядывая себя в зеркале,
висевшем над раковиной, почти в темноте, пока не различил наконец отражение
худого небритого бледного лица - наверное, единственного незагорелого лица
на этом курорте. Да, это было мое лицо, и события последних месяцев почти не
оставили на нем следа. Кто-то, напевая, прошел по саду. Привычка играть с
мылом, как я обнаружил, появилась у меня после смерти Хулиана, возможно даже
в ту, последнюю ночь, которую я провел у гроба. Войдя в спальню, я выдвинул
ногой из-под кровати чемодан и раскрыл его. Это стало ритуалом, каким-то
дурацким ритуалом; но, возможно, так было легче: я как бы избрал некую форму
сумасшествия - пока или она не изживет себя, или я себя не измотаю. Я начал
лихорадочно рыться в чемодане, раздвигая вещи, книги, наконец руки мои
прикоснулись к сложенной пополам газете. Заметку я знал наизусть; это была
самая справедливая и в то же время самая ложная - во всяком случае, самая
почтительная - заметка из всех опубликованных. Пододвинув кресло к свету, я
застыл, не отводя взгляда от черного заголовка во всю страницу, начавшую
выцветать: СКРЫВАВШИЙСЯ КАССИР КОНЧАЕТ ЖИЗНЬ САМОУБИЙСТВОМ. А внизу
фотография: сероватые пятна соединялись в лицо мужчины, взиравшего на мир с
неким изумлением, - губы, казалось, вот-вот дрогнут в улыбке под опущенными
вниз кончиками усов. Я ощутил ту же опустошенность, что и несколько минут
назад, когда подумал о девушке как о возможном начале какой-то новой фразы,
которая прозвучала бы совсем в ином пространстве. Мое же пространство - это
особый мир, неизменный и тесный. В нем не уместились бы ни иная
привязанность, ни иной человек; в нем немыслим был даже разговор, не
относящийся к этому призраку с безвольно повисшими усами. Иногда этот
призрак - именно он - разрешал мне выбирать между Хулианом и Скрывавшимся
Кассиром. Принято считать, что старший брат оказывает или может оказывать
влияние на младшего. Хулиан - во всяком случае, месяц назад - был старше
меня на пять лет. И однако, мне кажется... Я, может быть, родился и жил,
чтобы разрушить его положение единственного сына; возможно, я вынудил его -
из-за моей прихоти, равнодушия и почти полной безответственности -
превратиться в того, кем он стал: сначала в жалкого служаку, гордящегося
своим продвижением, потом - в вора. А также, наконец, и в того, другого -
покойника, совсем не старого, на которого глазели все, но только я мог
узнать в нем брата.