"Рудольф Ольшевский. Поговорим за Одессу (рассказы)" - читать интересную книгу автора

Всю жизнь я горжусь тем, что мама отдала им наш суточный паек Хлеба.
Что-то спустила им со второго этажа в бидончике мадам Гойхман. Что-то принес
дворник.
Несколько дней мимо нашего порога шла эта похоронная процессия,
хоронившая сама себя в придорожных селах Одессчины и Николаевщины, в
ковыльных степьях Херсонщины, на раскаленной сковородке Крыма, выдвинутой по
самую ручку в Черное море. До солончакового берега добрались только два села
из всего этого людского потока. Это теперь в Крыму их два молдавских села, а
тогда до большой воды дошли единицы, единицы из тех тысяч, которые, медленно
ступая, тянулись от Молдаванки до Пересыпи мимо нашего дома.
Но не только от голода бежали эти люди. Отец народов, недавно
усыновивший бессарабцев, не любил, когда какая-нибудь из его наций
пропускала одну из стадий развития социализма. Эти, обездоленные войной и
многолетней засухой молдаване, пропустили раскулачивание. Как так ? Вождь
заботливо погрозил кулаком. Отстали, мать вашу так! Были под румынами -
теперь догоняйте. И каждое село получило разнарядку: "Ниспорены - выделить
сто кулаков. Карпинены - с вас только восемьдесят врагов народа." Сам
товарищ Каганович, то есть не сам, а вместе с товарищем Сусловым руководили
этой операцией.
И покатился на север состав за составом с личными врагами никому не
известных председателей сельсоветов. А обратного рейса для них больше
никогда не было. Как никогда не было и обратной дороги мимо моего дома тех
молдаван, чей испуганный шепот вытеснил другие голоса из нашей квартиры.
Впрочем о молдаванах это еще не все.
Когда уехали в Германию немцы, их хибары, пристроенные к стенам
развалки, пустовали недолго, там разместили наш стройбат. Большинство солдат
привезли из Бессарабии. И был среди них мой друг Миша, которого я учил
русскому языку. Наш учитель по русскому лопнул бы от смеха, если бы узнал,
что я кого-то учу его предмету.
Что такое настоящее яблоко я узнал, когда к Мише пришла первая посылка
из дома. Оно было большое, как маленький арбуз. Мы сидели под солнцем на
ступеньках развалки, ведущих к ракушечнику, замуровавшему проем прежнего
парадного входа во дворе. Когда я кусал яблоко, треск стоял такой, что
слышно было в моей квартире напротив, несмотря на то, что между дверями
шипели оба примуса. Перед ртом моим всякий раз возникала радуга. Я ощущал
вкус каждого из ее семи цветов.
- Яб-ло-ко, - перекатывал круглое слово во рту Миша. - А у нас оно
называется "мере".
- Мэри? - смеялся я. - Это же американское женское имя.
- А можно учить меня говорить американский язык?
- Конечно, можно, - самоуверенно обещал я. Мы только начали изучать
его в школе, этот инглиш. Но я знал уже много слов. Наш молодой учитель был
во время войны переводчиком на фронте. Я помню его тонкие гусарские усики и
блестящие черные улыбающиеся глаза. Подтянутый, собранный, пружинистый, он
возвышался в учительской над нашими сутулыми математичками в немыслимых
шляпках и физруками в тапочках на босу ногу. Если бы он продержался в школе
хотя бы два года, мне ни за что не сказала бы англичанка, когда я буду
поступать в университет, что у меня негритянское произношение. Но его
арестовали через год как американского шпиона, и моих знаний по иностранному
хватило только до десятого класса.