"Джеймс Олдридж. Неотвоевавшиеся солдаты" - читать интересную книгу автора

сядет в поезд, идущий в Веймар. А потом...
"Если они меня съедят - пусть едят", - подумал он угрюмо.
Он не сделал ничего плохого, ничего преступного. Когда-то он был
солдатом, но половина тех, кто жил в Восточной зоне, были солдатами, так что
ничего страшного в этом нет. Только вот его отец... его отец... Иногда
нелегкое наследие вроде этого превращало почти в проклятие самый факт, что
ты - немец. Он постоянно жил с этой мыслью - тогда как американцу и людям
вроде Керра не приходилось над этим задумываться. Волнует ли Керра то, что
он англичанин? Вряд ли. Наоборот, Керру была свойственна эта невыносимая
английская самоуверенность, казалось исключающая необходимость задумываться
над чем бы то ни было, хотя на самом-то деле это, конечно, было не так: за
истекших два месяца он убедился, что Керр до мозга костей умелый и
осторожный летчик-профессионал, и Гельмут был ему благодарен за это.
Собственно говоря, под оболочкой небрежного и раздраженного английского
безразличия скрывался серьезный человек.
- Опять этот француз, - услышал Гельмут голос англичанина в своих
маленьких наушниках.
Гельмут поднял глаза, но он мог бы этого и не делать, потому что
французский "мираж" бурей пронесся вдоль строя "мессершмиттов", почти
задевая колпаки их кабин, а потом вертикально устремился вверх, и
раскаленный выхлоп его турбореактивного двигателя отбросил "мессершмитт" на
пятьдесят футов вниз, в яму горячего воздуха. Через тридцать секунд француз
скрылся из виду.
- Надеюсь, он не ел за завтраком яичницы, - сказал англичанин.
Гельмут понял его.
- Вот именно, - ответил он серьезно.
Такой выход из пике с трех-, четырехкратной перегрузкой обычно
выбрасывал содержимое желудка в твои запавшие щеки и вкус непереваренного
завтрака оставался у тебя во рту, пока на земле ты не заедал его чем-нибудь
другим. Следовало бы установить такое правило: разрешать реактивным
самолетам делать пике не ранее, чем через час после завтрака - как при
купанье. Особенно молодым. Сколько этих молодых греков, которых Гельмут
обучал основам летного дела, являлись на аэродром после плотного завтрака, а
потом над красотами их античного ландшафта в воздухе древних олимпиад их
неудержимо рвало в кислородные маски. На высоте тридцати тысяч футов это
может стоить человеку жизни, и в самом деле двое из них так и погибли, когда
одного мальчишку вырвало дурацким жирным греческим завтраком и он врезался в
своего соседа.
При этом воспоминании Гельмута самого затошнило. У него теперь была
язва - плод тридцатилетнего брака по любви с самолетами и попыток внедрить
немецкий дух в летчиков, которые не любили немцев и уж во всяком случае вели
себя не как немцы.
- Гельмут! Француз возвращается слева от вас, примерно где девятка на
циферблате! - воскликнул англичанин.
Гельмут увидел соринку в небе. И в ту же секунду она уже сжигала воздух
над ним, словно сместившись во времени и пространстве. Француз, по-видимому,
шел почти на пределе, на самой границе звукового барьера.
- Идиот, - сказал англичанин бесстрастным тоном, но было заметно, что
он встревожен.
Немец посмотрел в зеркало на свое звено. Они совсем сбили строй,