"Джеймс Олдридж. Последний взгляд [H]" - читать интересную книгу автора

тельной реке Муррей с ее пароходами, разливами, отличной рыбной ловлей,
охотой и разнообразными речными приключениями, на всю жизнь оставившими во
мне смутную и непонятную тоску.
В шестнадцать лет я окончил местную школу и отчасти благодаря знанию
классики, которому я обязан своему отцу, я легко получил стипендию в
Мельбурнском университете. Но тут стало деиствовать первое из противоречий,
с которыми мне потом пришлось сталкиваться всю свою жизнь. Я понял, что
ученого из меня не выйдет, и, вместо того чтобы поступить в университет, я
однажды утром зашел в редакцию мельбурнской газеты "Сан" и тут же получил
место корректора.
Когда об этом узнали мои пришедшие в отчаяние родители, прием в
университет был уже закончен, а меня тем временем перевели в вечерний отдел
иллюстраций - иначе говоря, мне поручили делать подписи под фотоснимками,
поступившими в редакцию так поздно, что тем, кто сочинял подписи, было уже
не до них. Они уходили домой в половине одиннадцатого ночи, а я корпел до
половины первого.
Вот так я перешел Рубикон и, учитывая мой возраст, еще долго дожидался
бы какой-нибудь другой вакансии в редакции, если бы не приехал брат моей
матери, мой дядюшка-англичанин, разбогатевший в Соединенных Штатах. Он
простер ко мне веснушчатые руки и предложил пожить за его счет годик в
Европе, о чем я давно мечтал и даже составлял маршруты путешествий.
- При одном только условии,- сказал дядя Джонни, и его маленькие
бледно-голубые глаза смотрели на меня из-под рыжих кустистых бровей
сторожким кошачьим взглядом. Он был неисправимым романтиком, но по какой-то
странной причине всегда казался мне мормоном из Солт-Лейк-сити.- Пока ты
живешь на мои деньги,- сказал он,- ты не будешь ни пить, ни курить и к
борделям даже близко не подойдешь. Как ты будешь жить потом - твое дело. Но
я не желаю оплачивать распущенность, да еще в твоем возрасте. Понял?
- Ладно,- сказал я дядюшке Джону,- я согласен.
- А, нет,- сказал он.- Ты не соглашаешься. Ты обещаешь. Верней, даже
клянешься.
Я неохотно пообещал и поклялся. Эти запрещения того, о чем я даже не
помышлял, мне не нравились, тем более что судя по всему дядя Джонни в свое
время вдоволь насладился запретными плодами.
И вот в одно воскресное утро я отплыл из Мельбурна в шестиместной каюте
старого пассажирского парохода и прибыл в Лондон ровно месяц спустя после
того, как мне исполнилось девятнадцать лет. Я уже знал, что я буду делать в
Лондоне. У меня было несколько писем от друзей-журналистов из мельбурнской
"Сан" к их друзьям-австралийцам, работавшим на Флит-стрит. Я ходил из одной
редакции в другую и вручал письма довольно пожилым людям - всем им было уже
под тридцать.
И все они, глядя на мое загорелое лицо и спартанскую атлетическую
фигуру, начинали смеяться.
- Ты был таким зелененьким, таким восторженным, таким застенчивым,
страшно неуверенным и вместе с тем ершистым и с такой дьявольской решимостью
любым путем добиться своего, что во мне шевельнулось гнусненькое желаньице
раздразнить тебя до чертиков, а потом дать под зад коленкой.
Так Джек Хэзелдин, знаменитый Джон Дервент Хэзелдин, рассказал мне о
своем первом впечатлении много лет спустя. И тем не менее Джек внушил
заведующему отделом иллюстраций лондонской газеты "Дейли скетч", что я буду