"Генри Лайон Олди. Маг в законе 1" - читать интересную книгу автора

широкая, безволосая, вся в грязно-бурых оспинах - гнус, что ли, поел?
Или болен?
Вряд ли: к таким орясинам ни одна лихоманка не липнет...
За спиной, на улице, наперебой загалдели ребятишки, но парень только
повернул к ним красное от натуги лицо, и всю толпу как ветром сдуло.
- Леший! - снежной кутерьмой прыснуло вдоль Изб. - Федюньша-лешак,
неприятная сила! Ишь, страшной! Беги-и-и-и!..
Ты прошла мимо парня, вернувшегося к своему занятию; поднялась на
крыльцо.
Дышать на мгновение стало трудно; горло, как ствол дедовского ружья,
забили наглухо мохнатым пыжом, и ты испугалась - не приступ ли? Ах, сейчас
совсем некстати... Но ружье пальнуло вхолостую раскатами хриплого кашля,
комки мокроты шмякнулись в сугроб рядом с крыльцом, и животворный воздух
вновь пошел в легкие.
- А-а, - еще раз сказал парень, как если бы понял что-то, никому, кроме
него, не ведомое; после чего коленом толкнул вперед смоленое колесо.
Ты перевела дух и шагнула в сени, а затем - в полутемную горенку.
На лавке, за столом, застеленным старой, многажды штопаной скатеркой,
сидела рыхлая тетка в драном полушубке. Накинутом, как сперва показалось,
прямо на голое тело. Нет, на ночную сорочку, просто сорочка та была еще
древней скатерки, и в прорехи обильно виднелась восковая кожа с синим
узором вен. Тетка ела тресковый рыбник, смачно чавкая.
- Здоровы будьте, - сказала ты, сбрасывая котомку к ногам.
Тепло медленно, с неохотой, просачивалось в задубевшее тело, больно
копошилось под армяком, ползало себе в растоптанных броднях, ленивым
хорьком покусывая кончики пальцев. Ресницы стали оттаивать, и глаза
наполнились не своими слезами - плачь. Княгиня, плачь, Дама Забубенная,
хоть так, а плачь, потому что плакать иначе ты давно разучилась...
- А-а, - воркотнула тетка с полным ртом, только этим ворчанием и
напомнив парня во дворе.
Сплюнула в горсть мелкие косточки, кинула россыпью на столешницу и
добавила густым, не по телу, басом:
- Заходь, бабы-девки, неча избу студить... Пальцы поначалу не
слушались, путаясь в крючках одежи ершами, угодившими сдуру в частый
бредень. Только и удалось сразу, что шапку стянуть да на лавку, близ
тетки, кинуть. Ты разозлилась. Ты сильно разозлилась, всерьез, и руки
вдруг стали ловкими, а остаточный холод мигом удрал куда-то в глухие
закоулки - даже не тела, а памяти, памяти о долгой дороге от
Анамаэль-Бугряков, будь они неладны тройным неладом, до заимки близ Шавьей
трясины, а оттуда - сюда, к тупому парняге, к тетке с ее дурацким пирогом
и равнодушной неприветливостью. Армяк чудовищной птицей слетел с плеч на
дощатый пол, котомка уже стояла там, утонув теперь под душной овчиной;
тетка забыла жевать, уставясь на тебя выпученными глазами, - ты
рассердилась, помнишь, Княгиня?! - о да, ты помнишь, ибо не успела вовремя
одернуть себя. Остановиться не успела.
Приступ остановил. Грудная жаба квакнула во всю глотку, раздувшись
пузырем бородавчатым, потекла слизью, защекотала длинным, липким языком в
гортани, вздувая грудь, - и когда удалось перевести дух (не скоро, ох не
скоро!), то все вернулось.
Былой озноб, тяжелое дыхание, да еще скучная злоба на саму себя.