"Владимир Федорович Одоевский. Русские ночи" - читать интересную книгу автора

других и продолжали путь свой, жалея, что им самим уже поздно за то же
приняться; колеса то быстро, то лениво стучали о мостовую; звук уличных
рылей носился по воздуху; и из всех этих разнообразных, отдельных движений
составлялось одно общее, которым дышало, жило это странное чудовище,
складенное из груды [людей и] камней, которое называют многолюдным городом.
Одно небо было чисто, грозно, неподвижно - и тщетно ожидало взора, который
бы поднялся к нему.
Вот с моста, вздутого прибывшей волною, вихрем скатилась пышная,
щегольская карета, во всем похожая на другие, но в которой было нечто такое,
почему прохожие останавливаются, говорят друг другу; "Это, верно, молодые!"
- и с глупою радостью долго провожают карету глазами.
В карете сидела молодая женщина; блестящая перевязка струилась между ее
черными локонами и перевивалась с нераспустившимися розами; голубой
бархатный плащ сжимал широкую блонду, которая, вырываясь из своей темницы,
волновалась над лицом красавицы, как те воздушные занавески, которыми
живописцы оттеняют портреты своих прелестниц.
Подле нее сидел человек средних лет, с одним из тех лиц, которые не
поражают вас ни телесным безобразием, ни душевной красотою; которые не
привлекают вас и не отталкивают. Вас бы не оскорбило встретиться с этим
человеком в гостиной; но вы двадцать раз прошли бы мимо, не заметив его, но
вы не сказали б ему ни одного сердечного слова, но при нем бы вы побоялись
того чувства, которое невольно вырывается из бездны душевной и терзает вас,
пока вы не дадите ему тела и образа. Словом, в минуту сильной умственной
деятельности вам было бы неловко, беспокойно с этим человеком; в минуту
вдохновения - вы бы выкинули его за окошко.
Испуганная валами разъяренной реки, грозным завыванием ветра, красавица
невольно то выглядывала в окошко, то робко прижималась к своему товарищу;
товарищ утешал ее теми пошлыми словами, которые издавно изобрело холодное
малодушие, которые произносятся без уверенности и принимаются без убеждения.
Между тем карета быстро приближалась к ярко освещенному дому, где в окнах
мелькали тени под веселый ритм бальной музыки.
Вдруг карета остановилась: раздалось протяжное пение; улица осветилась
багровым пламенем; несколько человек с факелами; за ними гроб медленно
двигался через улицу. Красавица выглянула; сильный порыв ветра отогнул
оледенелый покров с мертвеца, и ей показалось, что мертвец приподнял
посинелое лицо и посмотрел на нее с той неподвижной улыбкой, которою мертвые
насмехаются над живыми. Красавица ахнула и, в беспамятстве, прижалась ко
внутренней стенке кареты.
Красавица некогда видала этого молодого человека. Видала! она знала
его, знала все изгибы души его, понимала каждое трепетание его сердца,
каждое недоговоренное слово, каждую незаметную черту на лице его; она знала,
понимала все это, но на ту пору одно из тех людских мнений, которое люди
называют вечным, необходимым основанием семейственного счастия и которому
приносят в жертву и гений, и добродетель, и сострадание, и здравый смысл,
все это на несколько месяцев, - одно из таких мнений поставляло
непреоборимую преграду между красавицею и молодым человеком. И красавица
покорилась. Покорилась не чувству, - нет, она затоптала святую искру,
которая было затеплилась в душе ее, и, падши, поклонилась тому демону,
который раздает счастье и славу мира; и демон похвалил ее повиновение, дал
ей "хорошую партию" и назвал ее расчетливость - добродетелью, ее