"Владимир Федорович Одоевский. Русские ночи" - читать интересную книгу автора

страшную историю". - Мы вышли.
- Так, сударь, - продолжал старик, - вы видите во мне знаменитого и
злополучного Пиранези. Я родился человеком с талантом... что я говорю?
теперь запираться уже поздно, - я родился с гением необыкновенным. Страсть к
зодчеству развилась во мне с младенчества, и великий Микель-Анджело,
поставивший Пантеон на так называемую огромную церковь Св. Петра в Риме, {8}
в старости был моим учителем. Он восхищался моими планами и проектами
зданий, и когда мне исполнилось двадцать лет, великий мастер отпустил меня
от себя, сказав: "если ты останешься долее у меня, то будешь только моим
подражателем; ступай, прокладывай себе новый путь, и ты увековечишь свое имя
без моих стараний". Я повиновался, и с этой минуты начались мои несчастия.
Деньги становились редки. Я нигде не мог найти работы; тщетно представлял я
мои проекты и римскому императору, и королю французскому, и папам, и
кардиналам: все меня выслушивали, все восхищались, все одобряли меня, ибо
страсть к искусству, возженная покровителем Микель-Анджело, еще тлелась в
Европе. Меня берегли как человека, владеющего силою приковывать неславные
имена к славным памятникам; но когда доходило дело до постройки, тогда
начинали откладывать год за годом: "вот поправятся финансы, вот корабли
принесут заморское золото" - тщетно! Я употреблял все происки, все
ласкательства, недостойные гения, - тщетно! я сам пугался, видя, до какого
унижения доходила высокая душа моя, - тщетно! тщетно! Время проходило,
начатые здания оканчивались, соперники мои снискивали бессмертие, а я -
скитался от двора к двору, от передней к передней, с моим портфелем, который
напрасно час от часу более и более наполнялся прекрасными и неисполнимыми
проектами. Рассказать ли вам, что я чувствовал, входя в богатые чертоги с
новою надеждою в сердце и выходя с новым отчаянием? - Книга моих темниц
содержит в себе изображение сотой доли того, что происходило в душе моей. В
этих вертепах страдал мой гений; эти цепи глодал я, забытый неблагодарным
человечеством... Адское наслаждение было мне изобретать терзания,
зарождавшиеся в озлобленном сердце, обращать страдания духа в страдание
тела, - но это было мое единственное наслаждение, единственный отдых.
Чувствуя приближение старости и помышляя о том, что если бы кто и
захотел поручить мне какую-либо постройку, то недостало бы жизни моей на ее
окончание, я решился напечатать свои проекты, на стыд моим современникам и
чтобы показать потомству, какого человека они не умели ценить. С усердием
принялся я за эту работу, гравировал день и ночь, и проекты мои расходились
по свету, возбуждая то смех, то удивление. Но со мной сталось совсем другое.
Слушайте и удивляйтесь... Я узнал теперь горьким опытом, что в каждом
произведении, выходящем из головы художника, зарождается дух-мучитель;
каждое здание, каждая картина, каждая черта, невзначай проведенная по холсту
или бумаге, служит жилищем такому духу. Эти духи свойства злого: они любят
жить, любят множиться и терзать своего творца за тесное жилище. Едва почуяли
они, что жилище их должно ограничиться одними гравированными картинами, как
вознегодовали на меня... Я уже был на смертной постели, как вдруг... Слыхали
ль вы о человеке, которого называют вечным жидом? {9} Все, что рассказывают
о нем, - ложь: этот злополучный перед вами... Едва я стал смыкать глаза
вечным сном, как меня окружили призраки в образе дворцов, палат, домов,
замков, сводов, колонн. Все они вместе давили меня своею громадою и с
ужасным хохотом просили у меня жизни. С той минуты я не знаю покоя; духи,
мною порожденные, преследуют меня: там огромный свод обхватывает меня в свои