"Анатолий Нутрихин. Жаворонок над полем (Повесть о детстве Д.Менделеева) " - читать интересную книгу автора

установилась теплая, но тоболяки медленно расставались с зимней одеждой. С
верховьев Иртыша приплыли первые пароходы, для пристанских крючников
наступила горячая пора. По качающимся сходням свели на берег новую партию
арестантов, доставленных в острог...
Из трактиров громче обычного раздавались песни и переливы гармошки:
гуляли успевшие продать первый улов рыбаки; охотники с низовьев Оби, сбывшие
перекупщикам добытую за зиму пушнину; остяки, пропивавшие своих "олешек";
босяки, приехавшие наниматься в рыболовные артели и уже получившие
задаток...
Благородная публика чинно прогуливалась по Большой Пятницкой и другим
главным улицам, по бульвару, разбитому на Панином бугре возле обелиска
Ермаку.
Господа наносили друг другу визиты. В гостиных пили чай и шампанское,
раскладывали пасьянсы и играли на гитарах. В домах местных интеллигентов
звучали либеральные речи, похожие на те, что раздавались здесь в прошлом и в
позапрошлом годах. Разумеется, какие-то перемены в умах, настроении
происходили. В жандармских рапортах - этих чутких барометрах общественного
сознания, - регулярно отправляемых в Омск и Петербург, упоминалось о спорах
вольнодумцев по крестьянскому вопросу, о росте интереса к столичным газетам
и журналам. Образованные тоболяки - служащие губернского правления, судебной
палаты, учителя гимназии, просвещенные купцы - спорили о будущем России и о
том, будет ли война с Пруссией...
Политические темы затрагивались наряду с прочими и в разговорах,
которые велись в доме Менделеевых, когда приходили гости: ссыльные
Фонвизины, Анненков, Муравьев, инспектор гимназии Ершов, преподаватели
Доброхотов, Попов, Плотников, Желудков...
- Господа, доколе наше общество будет мириться с угнетенным положением
собственного народа? Мы единодушно осуждаем жестокость англичан в
колониальной Индии - и стараемся не замечать злоупотребления отечественных
плантаторов! - возмущался Фонвизин. - Сколько в России явных анахронизмов!
- Вы меня восхищаете, Михаил Николаевич! - с улыбкой отвечал Ершов. -
Сенатская площадь стоила вам лучших лет жизни, а вы все горячитесь. Завидую
и благодарю бога, что избежал вашей доли.
Случайно услышавший этот обмен репликами Митя тоже позавидовал
Фонвизину. Ссыльный генерал казался несломленным ударами судьбы. В
воображении мальчика рисовалась красочная картина. Зимний Петербург. Медный
всадник, знакомый Мите по литографиям. Вокруг него - каре мятежных войск, на
которое лавиной несутся кавалергарды с обнаженными палашами. Словно утес в
бурном море стоят восставшие...
Это случилось давно, когда Мити еще не было на свете. И вместе с тем -
недавно. Некоторые из участников этих событий сидят сейчас в уютной
менделеевской гостиной. И Митя обожал этих людей, хотя далеко не все в их
прошлой жизни было ему понятно... Временами ему хотелось стать такими же,
как они...
Из ссыльных ему особенно нравился Мите Басаргин, приезжавший из
Кургана, а потом из Омска, куда Николая Васильевича перевели по службе. Паше
и Мите он смастерил воздушного змея и, запуская его, бегал вместе с
детворой, заразительно, по-ребячьи смеялся. На досуге Басаргин рассказывал
братьям о своей каторжной жизни на Нерчинском руднике и в Петровском заводе,
скорбел об умерших друзьях, жалел о трудной судьбе некоторых здравствующих