"Л.Новиков, А.Тараданин. Сказание о 'Сибирякове' " - читать интересную книгу автора

потом упал...
Шлюпка?! Эта мысль заставила его подняться и сделать несколько шагов к
морю. Матвеев! Ведь там Матвеев... Ноги не слушались, от немеющих ступней
пробегали вверх острые как иглы мурашки и больно отдавались в мозгу. Шлюпка
оказалась у берега. Но что это? Канат полощется в волнах, а дотянуться рукой
нельзя. Вавилов тяжело шагнул вперед и, провалившись по колено в ледяную
воду, ухватил фалинь{7}. Вполз на отмель и закрепил конец. Зубы стучали, как
пулемет. Убедившись, прочно ли привязано, Павел влез в полузатопленную лодку
и, согнувшись, добрался до кормы. Приподнял полог паруса. Увидел восковое,
перекошенное страданием лицо человека. Остекленевшие глаза смотрели в небо.
Вавилов провел дрожащей рукой по спутавшимся волосам мертвого друга и
беззвучно зарыдал. "Надо похоронить Колю", - подумал Павел и осторожно
накрыл Матвеева парусом.
Ладонью стер слезы и стал шарить в ящиках неприкосновенного запаса.
Трофей был невелик: матросский чемодан, три банки галет, два топора, ремень,
заряженный наган в кобуре, морской компас. Непослушные, заскорузлые от
холода пальцы наткнулись на что-то мягкое. Вытащил туго скатанный спальный
мешок, потом несколько сигнальных ракет, еще мешок с теплым бельем, насквозь
промокшее одеяло, ведро и три анкерка{8}. В одном была пресная вода. Все это
[57] Вавилов вытащил на берег и, положив рядом с притихшей собакой, вернулся
в лодку.
Теперь нужно было забрать еще мешок с мукой, что плавал рядом со
шлюпкой. Его Павел подобрал на волнах, когда плыл к острову, и веревкой
привязал к корме.
Перегнувшись через борт, Вавилов попытался поднять его в лодку. Но
мешок, словно мыло, выскальзывал из рук. Тогда Павел влез в море, подтащил
муку к борту и долго вдавливал пальцы в тугое полотно. Потом закусил угол
мешка зубами и, сопя, медленно двинулся к отмели. Упал и уронил его на
гальку, рядом с водой. Ткань лопнула, из дыры полезла рыжая кашица. В мешке
оказались отруби, а не мука, как думал Вавилов.
Работа отняла последние силы, зато немного согрела, перестало сводить
ноги, но теперь снова нещадно пекло ладони. Вавилов приблизил их к лицу и
увидел лопнувшие пузыри от ожогов, полученных на корабле.
Из-за облаков выглянуло медное солнце. Превозмогая боль, Павел разделся
и тщательно выжал одежду. Снова начался озноб. Незаходящее арктическое
солнце не греет в августе, а только надоедливо и устало, как фонарь поутру,
глядит с высоты на продрогшую землю.
Вавилов порылся в мешке, вытащил измятую робу. Вода не тронула ее.
Переоделся в сухое и стал изучать запасы. Вместе с галетами оказалась
цинковая банка. С трудом удалось открыть ее. Внутри были спички, несколько
сухих коробков. Достал одну, чиркнул. Вспыхнув, спичка тут же погасла. Порыв
ветра слизнул огонек. Павел тщательно сложил коробки обратно в банку и сунул
ее в широкий карман робы. Взял в руки компас. Зачем он тут? И вдруг
спохватился: "В нем должен быть спирт!" Отвинтил крышечку и сделал несколько
глотков. Огненные змейки разбежались по телу. Сунул в рот галету и стал
медленно жевать, ощущая душистый запах хлеба.
Хорошо, что есть столько спичек. В море он разжигал огонь на корме,
пытаясь согреться, и спалил [58] последний, чудом уцелевший в кармане
коробок, который не отсырел лишь потому, что хранился в резиновом кошелечке.
А теперь вон сколько спичек. Хорошо! Павел поглядел на притихшую собаку.