"Алексей Новиков-Прибой. Цусима" - читать интересную книгу автора

невиданной в наших краях: фланелевой рубахой с синим воротником форменки,
брюками клеш навыпуск, серебряными контриками на плечах, атласной лентой,
обтягивающей фуражку, золотой надписью - название корабля. Дети старшего
брата, Сильвестра, а мои малолетние племянники и племянницы - Поля, Егор,
Маня, Анюта, Ваня, Петя, Федя - смотрели на меня с таким удивлением, как
будто я свалился к ним с неба. И сыпались бесконечные вопросы: широкое ли
море, какова его глубина, видел ли я в нем трех китов, на которых держится
земля, какой величины корабль, на котором я плавал. Я объяснял им, а они от
изумления восклицали:
- Ой, ой! Месяц нужно плыть до берега!
- Вся колокольня наша может утонуть! Ух!
- Эх, вот так корабль! Все село наше может забрать!
А моя мать помолодела от радости. Она каждый день наряжалась в платье,
в котором ходила только в церковь. Я смотрел на нее и думал: "Где предел
материнской любви?" Она приберегла для меня бутылку малинового сока, совала
мне яблоки или горячие пышки. Но больше всего меня удивило ее обращение со
мной на "вы". Я протестовал против этого, но она отмахивалась руками:
- Нет, нет, Алеша, и не говорите. Я ведь из Польши. Все правила знаю
побольше, чем здешние женщины. А вы теперь вон какой стали. Ни в одном селе
такого нет.
Она думала, что я нахожусь в очень больших чинах; и я никак не мог
разубедить ее в этом.
- Ах, Господи, не дождался старик сына, помер. Что бы ему еще два с
половиной годочка протянуть! Вот уж он был бы вами доволен...
Ласково, как отдаленный напев скрипки, звучал для меня ее голос, а
кроткие голубые глаза мерцали радостью.
Ярким закатом угас мой отпуск, и я снова уехал во флот. А теперь на мое
сообщение, что меня отправляют на войну, я перед отходом судна получил от
матери ответное письмо. Я не мог без слез читать строки, полные тревоги и
глубокой скорби. В заключение она писала, что день и ночь будет молиться за
меня, а я должен хранить ее благословение и помнить: "материнская молитва со
дна моря спасает".
Я посмотрел с мостика на палубу: там, в присутствии старшего офицера и
боцманов, работали матросы. Были люди и на мостике, и в башнях, и в
батарейной палубе, и в трюмах, и в машинном отделении. Не считая рабочих,
которые скоро будут высажены на берег, девятьсот моряков обслуживали
корабль. И уносит он нас в неведомые края, туда, где буйствуют огненные
вьюги, гася человеческие жизни, - либо победить врага, либо самому погибнуть
в безвестной пучине. Разве за них, за этих матросов и офицеров, не молятся
матери так же, как и за меня? И разве у наших врагов менее любящие матери, и
разве они не проливают слезы, обращаясь к своему богу? Но кого-то из нас
ждет холодная могила.
С надломленным крылом души я сошел с мостика. Броненосец "Орел",
развевая андреевский флаг, продолжал отмерять морские мили.


5. Высочайший смотр

На второй день около полудня показались маяки и острова. Сочно
заголубело небо, словно кто мокрой тряпкой смахнул с него грязь облаков.