"Алексей Силыч Новиков-Прибой. Капитан первого ранга (Роман)" - читать интересную книгу автора

Он замолчал и, ожидая покаяния мирян, стоял в такой позе, словно
приготовился взвалить на свои плечи непомерную тяжесть чужих преступлений.
Какая-то женщина громко взвизгнула:
- Батюшка!
И вслед за этим, словно по сигналу, весь храм наполнился гулом
голосов. Это был вопль не менее трех тысяч человек, опускающихся на
колени. Казалось, закачались стены Андреевского собора. Я взглянул на
Псалтырева. Упрямо наклонив голову, он удивленно озирался, точно бык,
попавший не в свое стадо. Чтобы не выделяться среди других людей, мы тоже
опустились на колени. Кругом происходило какое-то безумие. Ни в одном доме
для умалишенных нельзя услышать того, что происходило здесь. Лишь немногие
каялись тихо, а остальные как будто старались перекричать друг друга.
Очевидно, им хотелось, чтобы священник услышал их слова, - иначе душа не
очистится от грехов. В этом разноголосом гаме можно было понять только
тех, кто находился ближе к нам. Рыжебородый купец, мотая головой,
признавался:
- Я застраховал свои товары, а потом сам же их поджег. Мне досталась
большая страховка. А за меня пошел на каторгу мой сторож.
Пожилой чиновник бил себя в грудь и стонал:
- Грешник, батюшка, я изнасиловал десятилетнюю девочку.
Лысый человек, похожий на ломового извозчика, выкладывал свой грех с
надрывом:
- Я спьяна избил свою жену, а на второй день она умерла. И теперь не
могу забыть своего горя...
Молодой деревенский парень, несуразно широкий, с уродливым лицом,
хрипел, как в бреду, о том, что он занимается скотоложством.
Около нас худая женщина рвала на себе волосы, колотилась в истерике и
вопила:
- Батюшка! Я собственными руками задушила своего ребенка. Сердце мое
почернело от греха... Нет мне больше жизни...
Некоторые фразы долетали до нас издалека, и мы не видели, кто их
произносил:
- Я родную мать уморил голодом...
- На суде под присягой я был лжесвидетелем...
- Из-за меня удавился мой родной племянник...
Чем дальше шло покаяние, тем сильнее было от него впечатление.
Очевидно, к отцу Иоанну съезжались люди, может быть, почитаемые и
уважаемые дома, но втайне подавленные ужасными грехами. С высоты амвона он
мрачно смотрел на свое коленопреклоненное человеческое "стадо", собранное
из непойманных преступников. Что он думал в это время? На его окаменевшем
лице не было никаких признаков брезгливости перед мерзостью, извергаемой
устами трех тысяч людей. Может быть, он привык к этому, и никакая, самая
жуткая, тайна человеческого бытия его уже не удивляла. Но нам было
страшно. Здесь, в этом прославленном храме, никто не говорил о
каком-нибудь добром поступке. Каждый выворачивал свою душу наизнанку, и
сочилась она, как запущенная рана, смердящим гноем. Даже в воображении
нельзя было нарисовать себе то, что выкладывалось на всеобщей исповеди.
Казалось, вся человеческая жизнь состоит из одних только подлостей.
Началось причастие. Люди, приняв его, будут считать себя очищенными
от грехов. Потом они разъедутся по домам, чтобы снова творить свои гнусные