"Дмитрий Новиков. Комплекс полноценности " - читать интересную книгу автора

до его, Виктора, 30-летия, той жуткой даты, после которой "лучше уже не
будет", и только щемящее ощущение острой необратимости последних дней жизни
смогло вырвать его из теплой рутины устоявшихся будней и посадить в холодный
утренний автобус.
К тридцатилетию он подошел уже довольно зрелым человеком. Много чувств
сумел узнать, познать и сложить во внутреннюю копилку, душой отзываясь на
прикосновения их, отсюда и память была крепкой. Сам себе Виктор иногда
удивлялся и радовался втайне грустной радостью своей успевчивости, и не было
никакой в этом гордыни, а лишь сладкая печаль своего накопленного прошлого.
Он сделал еще глоток, уже более привычный и не такой острый, и
услужливая память быстро и легко начала перелистывать страницы былого и дум.
В их шелесте не было никакой механизменности, потому что не картинки с
выставки жизни, не лица и обстоятельства, даже не чувства, придающие
прошлому цвета и оттенки, запоминал Виктор, а истины, правды, точки
прозрения, ветки и сучья, за которые удается уцепиться и оглядеться на
мгновение перед тем, как Великая река понесет тебя дальше. Это была дивная,
драгоценная, сверкающая и тяжелая коллекция. Там ласково мерцала
нежно-бежевая истина любви с ее первым взглядом, ничего еще не осознающим,
но внутренне уже рванувшимся ответить "Да", с безумным моментом первой
встречи после долгого ожидания, с солнечной теплотой кожи под твоими
ладонями, с замиранием тайного наблюдения за собой: "Вот идет женщина,
которую я, наверное, люблю, потому что люблю вот этот поворот ее головы, и
то, как она выглядит сзади, я тоже люблю, и выражение лица, где девочка
пытается притвориться взрослой". Насыщенно-синяя правда моря мерно дышала, а
в ней и жестокий запах соленой воды с оттенками жизни и смерти одновременно,
и прыжки палубы под ногами от качки и спирта, и свобода бескрайности.
Красивых темных тонов были злые правды: ярко-коричневым было предательство,
познанное с обеих сторон; тяжело-багряным веяло от безудержной злобы, когда
в каждом кулаке все твои девяносто килограммов, и со свистом врезаются они в
туманный образ врага впереди, отстаивая добро ли, зло ли, просто ли себя. Но
здесь же была цвета черного бархата правда любви к книге, дрожь в руках от
вкусно изданного тома, неудержимая жажда обладания и трепетное,
физиологическое наслаждение от первой фразы: "С третьего часа пополудни и
почти до заката долгого, тихого, томительно-жаркого, мертвого сентябрьского
дня..."
Опьянение пришло мягко и радостно. В очередной раз Виктор порадовался
не столь давно приобретенному умению пить в общественных местах, преодолевая
осуждающие взгляды гуляющей публики. В зеленые годы они с друзьями делали
это с некоей боязливой юношеской бравадой и были убеждены, не без основания
впрочем, что выглядят как молодые боги, прекрасные в своей беззаботности
олимпийцы. Позже, когда стала прорезаться ранняя, незрелая мудрость и
значительно убавилось искрометной, веселой энергии, публичная дружба с
огненной водой приобрела несколько натужный оттенок дешевой хэмингуэевщины.
Но только познав прелести раннего алкогольного гепатита, Виктор
по-настоящему научился ценить в вине его суть, раскрепощенность вкуса и
повод к печальному свободомыслию.
Закупорив бутылку удобной пробкой, он задремал на жестком сидении и
проснулся от толчка, когда автобус въехал уже на лелеемый в мечтах мост.
Времени до центра деревни хватило, чтобы отогнать сон и успеть замерзнуть,
и, выйдя на привокзальной лужайке, Виктор был строг, собран и дрожащ.