"Наталия Новаш. Непрочитанная тетрадь (Записки психиатра)" - читать интересную книгу авторанедосуг. Сейчас вот встану, сварю кофе... Да, придется варить самому.
Надежда уехала в Городище к Татьяне - помочь управиться с младшей внучкой. Татьяна - это моя дочь. И как мне ни больно осознавать - тряпичница и мещанка с удобной психологией хорошо приспособленного эгоиста. Почему наши дети - не есть мы? Впрочем, дети - это те, кому мы отдаем свою душу. Но если, в силу обстоятельств, мы отдаем ее на работе - студентам, аспирантам, ученикам, - не успевая воспитывать собственных детей?.. Это - беда? Я уверен: это преступление! И жизнь наказывает за это всегда. В конце концов она наказывает за все. Только не каждый сознает заслуженность ее неожиданных ударов... Вот и дочь... От Надежды унаследовала одну внешность... А этого отнюдь не достаточно для театрального, куда поступила благодаря протекции моего хорошего друга. Да ведь чего не сделаешь ради счастья дочери! Вот так жизнь наказывает за все... Опять сердце... В кухне на подоконнике - валидол. Я кладу под язык леденящую таблетку и ставлю на плиту чайник. Кофе - вечная отрада психиатров, наше спасение. Как за эту слабость доставалось от Жаврида! Покойный Жаврид... Десять лет меня некому бранить за кофе! Как-то раз у него в отделении умерла молодая женщина, прежде ничем не болевшая. То, что на вскрытии обнаружилось у нее вместо сердца, имело плачевный вид. "Как после тяжелейшего миокардита! Два года каждый день она пила кофе!" - восклицал он с ужасом, глядя, в каких дозах я поглощаю крепкую черную жидкость. Бедный Жаврид! Если б знать, что кому написано на роду... Французы всю жизнь по утрам пьют кофе. Он так проясняет мысли... занавески, с трудом открываю вечно заедающую раму - и в комнату врывается сияющее лето. Утренняя прохлада, еще терпкий запах тополевой листвы и гомон пробудившихся воробьев... Больная девочка уже сидит у песочницы в своем инвалидном кресле. За спиной у нее - необорванный куст сирени в самом цвету... Розовые душистые гроздья. Первый день июня. В такое утро накануне злосчастного алтайского похода вошел ко мне Шурик. Он блаженно зажмурился, шумно вдохнул наполнявший комнату запах. Огромный букет сирени стоял вот тут, на столе, рядом с машинкой, - я срочно допечатывал отзыв на диссертацию некоего молодого коллеги, чтобы сразу после отпуска лететь в Свердловск на защиту. В этом году впервые отказался от оппонирования. Боюсь - не перенесу самолета. Двадцать лет - немалый срок. Тогда мне было только за пятьдесят. А за десять лет до того?.. И они были совсем дети. Первый курс, еще не начали изучать психиатрию, не слушали моих лекций, только пришли в кружок... Шурик и Ольшевский. Так их всегда называли. Одного - по имени, другого - непременно по фамилии. Почему? Они казались мне одним целым - два человека, такие похожие и такие разные, удачно дополнявшие друг друга. Оба - умницы и очкарики с одинаково близорукими глазами, так похоже улыбавшимися из-под толстых, сильно увеличивающих стекол очков. Оба с непослушными соломенными чубами, словно выгоревшими за лето, как у деревенских сорванцов. Худой и длинный Ольшевский и совсем невысокий Шурик, так удивительно напоминавший популярного в то время артиста, всегда игравшего комические роли... |
|
|