"Наталия Новаш. Непрочитанная тетрадь (Записки психиатра)" - читать интересную книгу автора

недосуг. Сейчас вот встану, сварю кофе... Да, придется варить самому.
Надежда уехала в Городище к Татьяне - помочь управиться с младшей внучкой.
Татьяна - это моя дочь. И как мне ни больно осознавать - тряпичница и
мещанка с удобной психологией хорошо приспособленного эгоиста. Почему наши
дети - не есть мы? Впрочем, дети - это те, кому мы отдаем свою душу. Но
если, в силу обстоятельств, мы отдаем ее на работе - студентам, аспирантам,
ученикам, - не успевая воспитывать собственных детей?.. Это - беда? Я
уверен: это преступление! И жизнь наказывает за это всегда. В конце концов
она наказывает за все. Только не каждый сознает заслуженность ее неожиданных
ударов...
Вот и дочь... От Надежды унаследовала одну внешность... А этого отнюдь
не достаточно для театрального, куда поступила благодаря протекции моего
хорошего друга. Да ведь чего не сделаешь ради счастья дочери!
Вот так жизнь наказывает за все... Опять сердце... В кухне на
подоконнике - валидол. Я кладу под язык леденящую таблетку и ставлю на плиту
чайник. Кофе - вечная отрада психиатров, наше спасение. Как за эту слабость
доставалось от Жаврида! Покойный Жаврид... Десять лет меня некому бранить за
кофе!
Как-то раз у него в отделении умерла молодая женщина, прежде ничем не
болевшая. То, что на вскрытии обнаружилось у нее вместо сердца, имело
плачевный вид. "Как после тяжелейшего миокардита! Два года каждый день она
пила кофе!" - восклицал он с ужасом, глядя, в каких дозах я поглощаю крепкую
черную жидкость.
Бедный Жаврид! Если б знать, что кому написано на роду... Французы всю
жизнь по утрам пьют кофе. Он так проясняет мысли...
Привычно щадя отекшую с ночи раненую ногу, ковыляю к окну, отдергиваю
занавески, с трудом открываю вечно заедающую раму - и в комнату врывается
сияющее лето. Утренняя прохлада, еще терпкий запах тополевой листвы и гомон
пробудившихся воробьев...
Больная девочка уже сидит у песочницы в своем инвалидном кресле. За
спиной у нее - необорванный куст сирени в самом цвету... Розовые душистые
гроздья. Первый день июня.
В такое утро накануне злосчастного алтайского похода вошел ко мне
Шурик. Он блаженно зажмурился, шумно вдохнул наполнявший комнату запах.
Огромный букет сирени стоял вот тут, на столе, рядом с машинкой, - я срочно
допечатывал отзыв на диссертацию некоего молодого коллеги, чтобы сразу после
отпуска лететь в Свердловск на защиту. В этом году впервые отказался от
оппонирования. Боюсь - не перенесу самолета.
Двадцать лет - немалый срок. Тогда мне было только за пятьдесят. А за
десять лет до того?.. И они были совсем дети. Первый курс, еще не начали
изучать психиатрию, не слушали моих лекций, только пришли в кружок...
Шурик и Ольшевский. Так их всегда называли. Одного - по имени,
другого - непременно по фамилии. Почему?
Они казались мне одним целым - два человека, такие похожие и такие
разные, удачно дополнявшие друг друга. Оба - умницы и очкарики с одинаково
близорукими глазами, так похоже улыбавшимися из-под толстых, сильно
увеличивающих стекол очков. Оба с непослушными соломенными чубами, словно
выгоревшими за лето, как у деревенских сорванцов. Худой и длинный Ольшевский
и совсем невысокий Шурик, так удивительно напоминавший популярного в то
время артиста, всегда игравшего комические роли...