"Евгений Носов. Моя Джомолунгма (Повесть) " - читать интересную книгу автора

распила зубьев выплескивали обильные струи, темными ржаными отрубями падали
они поверх белых березовых опилок, рыжели под ними Никифоровы сапоги, а мы,
мальчишки, украдкой подставляли руки, и тотчас ладошки наполнялись теплой
пушистой размочаленной древесиной, от которой возбуждающе остро пахло живым
дремучим лесом.
В такие дни в нашем дворе бывало оживленно. Простая, как хлеб, работа
Никифора почему-то взбудораживала всех, будто был случайно обнаружен
праздничный день в серой массе кален-даря, в похожих друг на друга буднях
обитателей нашего дома. Жильцы целый день толпились возле Никифора и тетки
Нюни. Симон Александрович, надев по этому случаю старенький пиджак и кепку
да еще рукавицы, чтобы не занозить руки, и оставив от своего бухгалтерского
туалета один галстук, с веселой озабоченностью таскал по три-четыре
расколотых полешка в сарай. Вид у Симона Александровича был совершенно
счастливый, но при этом он не забывал следить, чтобы Никифор выкраивал из
каждой двухметровки ровно семь кусков, а никак не шесть, потому что из семи
кусков могло получиться значительно больше дров, чем из шести.
Иногда кто-нибудь, соблазненный веселой ходкостью пилы, выхватывал у
тетки Нюни рукоятку и пускался в единоборство с Никифором. Но Никифор нимало
не обращал внимания на горячность нового напарника. Он продолжал двигать
своими широкими, округлыми плечами все в том же ровном, неумолимом ритме, от
которого очень скоро напарник бледнел лицом и уже не пилил, а бестолково
болтался за пилой.
После пяти-шести кругляшей Никифор снисходительно хмыкал:
- Подь, парень, просохни.
Оказывалось, никто из них не мог более десяти минут продержаться на
этом нехитром деле. Эта редкая вспышка удали в молчаливом Никифоре манила и
обжигала своей недоступностью. Жильцы суетились возле него, а вернее - возле
его горячей работы, будто мошка вокруг пылаю-щей головешки.
- Однако силен еще, старый!
- Вот где талант зря пропадает, - ехидно замечал Пашка, Степанихин сын.
- Как это пропадает? - Никифор недоверчиво прищуривался под рыжими
бараньими висюльками.
- В колхозе-то своем трудодни лопатой загребал бы...
- А ты пойди попробуй...
- Я что! Я тромбонист. Там этого не оцепят.
- За тебя и здесь не больно дают, - огрызался Никифор. - Разве что на
похоронах трешку схватишь.
- Не бойся, с тебя не возьму, за так оттромбоню, - хохотал Пашка.
По-соседски. Под Шопена. Хочешь под Шопена? Как выдающегося деятеля.
Никифор зверовато глядел на Пашку, соображая, что значит такое "под
Шопена".
- Чего привязался? - вступалась за Никифора тетка Нюня. - Давеча
Степаниха жаловалась - опять кто-то в курятнике яйца покрал. Кому же, кроме
тебя? Молчал бы уж... Трамбол!
- А хоть бы и я. Не у чужих... А твой, говорят, колхоз обворовал, а
потом в город смылся.
- Не гавкай бобиком! - вскидывалась на Пашку тетка Нюня, сразу белея
глазами.
Пьяница Никишка, верно, самое всю пьянкой измучил. Но чтоб чужое
взял... Брешешь!