"Хилари Норман. Чары" - читать интересную книгу автора

кузнечный горн, где будет пылать неистовое пламя - необходимое для того,
чтобы расплавить золото, а позднее, и для того, чтобы плавить и обжигать
эмаль.
Когда они только начинали, пока Амадеус занимался организационными
вопросами и работой в магазинчике и в мастерской, Зелеев ездил туда-сюда в
Цюрих и Женеву, Париж и Амстердам. Там он выбирал и покупал материалы - с
огромной тщательностью и придирчивостью. Он начал привозить кое-что из своих
вещей из квартиры в Женеве. Чаще всего он захватывал с собой книги. Однажды
он привез два романа - "Анну Каренину" и "Отверженных". Он признался
Амадеусу, что даже не помнит, сколько раз он их перечитывал, находясь под
бесконечно-ярким, непритупляющимся впечатлением от лиризма и глубокой
трагичности обеих книг. Привозил Зелеев еще и одежду, очень элегантную и
удобную. Это были костюмы из шелка, пуловеры из кашмирской тонкой шерсти,
рубашки из чистейшего хлопка, которые сидели на нем, как влитые. Как-то раз
Амадеус вернулся домой и увидел в комнате удивительные по красоте вещи - это
были остатки прошлого, как называл их Зелеев, тайком вывезенные из России.
Амадеус восхищался чудесным серебряным самоваром и, затаив дыхание,
рассматривал две реликвии славных дней Фаберже: ящичек для сигар, украшенный
красной эмалью, и покрытый гравировкой кинжал с рукояткой из нефрита с
позолотой.
Амадеус был заинтригован своим гостем. Да и было отчего! Никогда еще
Амадеус не видел субъекта с такой сложной, своеобразной, прихотливой и
прямо-таки уникальной в своей противоречивости натурой. С одной стороны,
Зелеев был утонченным и даже требовательным и капризным в своих манерах и
привычках, и в высшей степени потакал своим слабостям и желаниям. Дважды в
день он принимал ванну, нежась под струей теплой воды, слегка
ароматизированной бергамотным маслом, которое он периодически покупал в
Женеве; затем - также дважды в день - он подолгу брился остро отточенной
бритвой, и обихаживал свои золотисто-рыжие усы маленькими острыми ножницами.
Каждое утро (независимо от погоды) он занимался зарядкой на террасе почти с
военным педантизмом и дисциплинированностью - прежде чем отправиться
любоваться своей наружностью в большое зеркало с подвижной рамой, в которое
никто не заглядывал со времен Ирины - у самого Амадеуса не осталось ни
малейшего интереса к тому, как он выглядит. Зелеев хранил свои вещи на своих
местах, спальня его была скрупулезно опрятной и чистой, и если на его
кожаных ботинках ручной работы появлялась хоть малейшая полоса или пятнышко,
он мог целых полчаса полировать их, пока они не засверкают опять
безукоризненным блеском.
Но многое вдруг менялось, когда Зелеев работал. Как только будущее
творение оказывалось у него перед глазами, он покидал реальный мир и
оказывался совсем в другом - таком же далеком от скромного деревянного
домика, как Санкт-Петербург от Давос Дорфа. Работая с драгоценными
материалами и превосходными инструментами, он был доволен и сохранял
изысканность манер. Но если вдруг чего-то не хватало или инструмент был
неудобным для его руки, или Амадеус, его добровольный подмастерье в
мастерской, не успевал мгновенно схватить то, что от него требовали, Зелеев
тут же впадал в неистовую ярость и начинал швыряться чем попало - и часто в
Амадеуса.
- Я не могу Вас понять, - протестовал Амадеус, сам доведенный до
бешенства, что с ним редко прежде случалось. - Вы холите тело и лицо, словно