"Ингрид Нолль. Прохладой дышит вечер" - читать интересную книгу автора

пыткой. Его единственным утешением была школьная повариха.

Альберт, определенно, лучше освоился бы с Феликсом и со студентом, -
Патрик, что ли, его зовут? - чем со своими грубыми однокашниками из
интерната. Иногда я строю довольно смелые планы: вот бы пригласить Феликса и
Патрика на чаепитие в память Альберта. Во-первых, эти двое молодых людей
должны познакомиться, во-вторых, меня тянет поговорить о моем умершем брате.
Но прежде нужно прибрать в доме. Вообще-то, я уже давно собираюсь
выкинуть весь этот мусор, с тех пор как нет больше в живых моей подруги
Милочки. Стены мои сплошь увешаны всякими кичевыми картинками, подаренными
ею за долгие годы нашей дружбы, и пока она была жива, я не могла их
выбросить из уважения к ней. У Милы было доброе сердце, но совсем не было
вкуса, тут уж ничего не поделаешь. Все началось еще в пору нашей юности с
"Зайца" Дюрера. Потом были самодельные картинки, склеенные из засушенных
цветов, лошадиные подковы, стеклянные зверушки, вырезанные из дерева,
раскрашенные домашние башмаки, наборная касса, миниатюрный сервиз,
необъятные, вязанные крючком подушки, рассчитанные на слона, куклы в
национальных костюмах и барометр в кованом железном корпусе.
Мальчишки думают, я трясусь над этими сокровищами и не в состоянии от
них избавиться. И будут так думать, пока весь этот кич переполняет мое
жилище. Да и правда, на что он мне? А потом, нужно еще оклеить стены новыми
обоями или хотя бы покрасить. Вот из-за всего этого мы с Хульдой так и не
собрались до сих пор закатить парням вечеринку. Может быть, ближе к весне?
Мне весной, по опыту знаю, становится получше; сил побольше и жить снова
хочется. Испеку им вафли (уж как-нибудь справлюсь), сварю кофе покрепче (или
они пьют слабенький зеленый чаек?) и сливок взбитых подам побольше. Альберт
любил взбитые сливки. Потом предложу рюмочку шерри - а может быть, лучше
вначале? Наряжу Хульду в свое шелковое желтенькое платьице с кружевным
воротничком и туфли с пряжками - туфли-то, между прочим, цвета слоновой
кости, из папиной мастерской. Сама-то я уже много лет ношу только кроссовки,
о чем когда-то и не мечтала даже, а уж папочка, конечно, и подавно. Но что
ни говори, кроссовки намного дешевле обуви на твердой подошве, удобны, как
домашние тапочки, и в то же время очень устойчивы. Милочки моей больше нет,
а вместе с ней ушли и прежние правила поведения.

Милочка училась со мной в одном классе, но мы отнюдь не были подругами.
Сблизились мы только после ее помолвки с моим братом Хайнером, потому что
она ежедневно стала появляться в доме моих родителей. Ей исполнилось
двадцать, когда помолвка, к сожалению, - а может, и к счастью, - была
расторгнута: Хайнер влюбился в другую. Разумеется, все мое семейство мучила
совесть, и мне пришлось Милочку утешать. Вплоть до ее смерти мы были не
разлей вода. Впрочем, она довольно скоро после недоразумения с моим братцем
вышла замуж за одного славного зануду. А оставшись в сорок семь лет вдовой,
сделала потрясающее открытие - узнала, что существуют плотские утехи, и с
тех пор навсегда превратилась в романтическую нимфоманку. Десятилетиями
безработные официанты и легкомысленные холостяки выслушивали ее путаные,
неистовые любовные бредни. Я дурно отзываюсь о подруге? Ну уж нет! У Милочки
было большое сердце. О многих ли можно такое сказать?
С ней я могла поговорить об Альберте. Тогда, после его самоубийства в
1933-м, мы, братья и сестры, все гадали, в чем же была причина. Старшие