"Сергей Нилус. Пшеница и плевелы" - читать интересную книгу автора

идеала и величия духа простых сердцем русских людей, былых строителей
великой моей Родины.
Пишет духовник Киево-Печерской Лавры иеромонах Антоний к именитому
курскому купцу Федору Ивановичу Антимонову о последних днях жизни родного
брата Федора Ивановича, екклесиарха Великой церкви, архимандрита Мелетия[1].
Прочти его со мной вместе, мой дорогой читатель!
"Достопочтеннейший Федор Иванович! Сообщаю Вам Божье благословение как
поручение Вашего любезного брата и моего духовного друга, отца Мелетия, Вам
и всему Вашему потомству, и всем родственникам Вашим. Испросил я его у брата
Вашего от лица всех вас за восемь часов до блаженной его кончины,
последовавшей 1865 года октября 17-го, пополуночи в 5 ч 30 м утра.
Последняя телеграмма передала Вам роковую сию весть, столь близкую
Вашему сердцу. Я обещал писать Вам подробно, но доселе замедлил. Причины
замедления заключаются в том, что мне пришлось исполнить весь долг
христианский в отношении дорогого усопшего: уход за ним во все время его
предсмертной болезни; напутствие его к смерти, погребение и, наконец,
шестинедельное по душе его служение Божественной Литургии - все это лежало
на моей обязанности. И теперь еще, до исполнения 40 дней со дня его кончины
я не свободен, так как ежедневно совершаю службу в Великой церкви за упокой
души дорогого почившего. Поэтому не взыщите за недостаточную связность
изложения - пишу Вам урывками.
Велик и важен предмет, о котором я пишу Вам и о котором я ежедневно
сообщал отцу Исаакию[2], ибо что может быть важнее для христианского сердца
праведнической, безболезненной кончины христианина? А этим праведником и был
покойный брат ваш.
3 октября, т.е. в воскресенье, брат ваш служил в Великой церкви; служил
с ним и я. Не могу вам объяснить того чувства, которое я испытывал при виде
его, воздвигающим во время херувимской песни руки свои горе: он представился
мне тогда, несмотря на то, что ничто не предуказывало его близкой кончины,
праведнейшим мертвецом; именно - мертвецом, а не живым и священнодействующим
Божьим иереем. Но тогда на это впечатление моей души я не обратил должного
внимания, а между тем это прозрение сердца через две недели осуществилось на
самом деле.
Во вторник брат ваш служил соборную панихиду. Во время вечерни он в
сухожилиях под коленями внезапно почувствовал боль. Боль эта продолжалась
всю ночь по возвращении его в келью, а поутру она уже мешала ему свободно
ходить; поэтому в среду у утрени он не был. Днем, в среду, он почувствовал
упадок сил, особенно в руках и ногах; аппетит пропал и уже не вернулся к
нему до самой его кончины.
В четверг был легкий озноб. Чтобы согреться, он, по обычаю своему, лег
на печку, после чего у него сделался легкий внутренний жар. Все это время мы
с ним не видались: я страдал от зубной боли, а он не придавал значения
своему нездоровью, полагая его простым, неопасным недомоганием, и потому не
давал мне знать. Только в пятницу вечером я узнал о его немощи.
Когда в субботу утром я увидал его лежащим на постели, то он вновь мне
представился тем же мертвецом, каким он мне показался во время Богослужения.
С этой минуты я уже не мог разубедить себя в том, что он не жилец уже более
на этом свете.
В этот день прибегли к лекарственным средствам, чтобы вызвать в больном
испарину; но он, вероятно, чувствуя, что это для него бесполезно, видимо,