"Павел Нилин. Пятно (про войну)" - читать интересную книгу автора

моста, поискал во дворе уборную. Не нашел. И побрел в соседний двор, еще
больше замусоренный.
Тут у ворот его встретил древний старик, указал ему проход в нужное
место, а потом спросил, не с фронта ли он.
- С фронта, - откровенно сознался Барыкин. - С самого, можно сказать,
Западного фронта.
- Ну как там? - поинтересовался старик. - Скоро ли мы его обратно
погоним?
И тут отчего-то смутился Барыкин. Не посмел он почему-то сказать
старику, что дела наши на фронте до крайности неважны, что противник
теснит нас со страшной силой. Хотя об этом уже сообщалось по радио и в
газетах писалось со всей почти что откровенностью.
Не хотел почему-то Барыкин прямо подтверждать эти скорбные сведения и
неожиданно, даже для самого себя неожиданно, сказал:
- Да ведь, видишь ли, отец, больно коротко и крепко он нас взял
спервоначалу. Пушек у него больше, что ли. И опять же танки. И эти...
самолеты.
- А где же наши-то самолеты и наши танки? - гневно и требовательно
спросил старик, будто Барыкин отвечает перед ним за всю войну, за весь ход
военных действий и за несчастья, выпавшие на нашу долю. - Где же наши-то
пушки?
И Барыкин, опять же неожиданно для себя, вдруг почувствовал перед
стариком свою ответственность. Он почувствовал вдруг, что на нем,
Барыкине, казенная шинель с лычками, с пуговицами и пилотка, правда, не
пригодная уже для зимнего сезона, ее давно бы надо заменить шапкой. Но все
равно он находится сейчас в военном обмундировании и должен разговаривать
с гражданским стариком как военный, поскольку он так строго его
спрашивает.
- Видишь ли, - опять сказал Барыкин, будто оправдываясь, - мы его
сейчас, немца, вроде как заманываем в глубину, потому что он напал на нас
почти что врасплох. А потом уж есть такой замысел шарахнуть его как
следует...
- Ну, до какой же поры мы его будем заманывать? - возмутился старик. -
Он, считай, уже под самую Москву подступил...
- Ничего, ничего, отец, будет время - мы шарахнем его! - бодро заверил
старика Барыкин. И опять удивился собственной бодрости. И зачем-то еще
приврал, что есть уже особый, секретный приказ от самого главного
шарахнуть немца под самой Москвой, шарахнуть так, чтоб от него только
шкурка осталась чертям на шапку. - Вот такие дела, отец. А сам я лично
нахожусь в отлучке по особому распоряжению. Завтра должен явиться в штаб.
И сейчас гляжу, где бы мне тут временно переночевать до утра, дабы я мог
явиться в штаб в полной воинской сохранности и в хорошем виде...
Старик пригласил его к себе.
Старик нарезал ему небольшими ломтями кирпичик черного хлеба, налил
чаю, но сам есть хлеб не стал, а только прихлебывал чай и глядел, как
жадно ест этот проголодавшийся боец. И по глазам стариковским было видно,
что хлеба он и сам сейчас поел бы с величайшим наслаждением, но хлеба мало
и боец-то едва ли поест досыта.
Во время чаепития пришла немолодая женщина, должно быть, дочь старика.
Она вежливо, но не очень любезно поздоровалась с бойцом и сразу стала