"Павел Нилин. Знаменитый Павлюк" - читать интересную книгу автора

молоточного стука, люди почасту останавливались у подвала, прислушивались
или просто наклонялись над низкими окнами и заглядывали в мутное стекло:
уж не помер ли Павлюк?
Нельзя сказать, чтобы люди желали его смерти, нетерпеливо ждали ее
прихода. Нет. Большинство людей нашей улицы любили Павлюка. Многие уважали
его за кротость характера, за доброту и за мастерство, несравненное в
своем роде. Многие сердечно жалели его, говорили:
- Ведь какой, посмотрите, мужик двужильный! Непонятно, в чем душа
держится, а все работает, стремится. Жалко смотреть даже.
Но всякому человеку, собравшемуся жить бесконечно, было обидно уступить
соседу законную свою часть имущества на неизбежном дележе после смерти
одинокого жестянщика. И всякий хотел знать поэтому: когда же умрет Павлюк?
Это необходимо было знать, чтобы раньше всех поспеть к дележу.
Впрочем, может быть, дележ и не состоится. Жадная полиция растащит все
сама, потому что ей полагается хоронить безродных и быть единственной
наследницей их имущества. Очень просто может случиться, что все достанется
полиции. А жаль...
Яшка Новосильцев, известный всей нашей улице как гармонист и алкоголик,
прямо так и сказал Павлюку:
- Все равно ведь в могилу не потащишь тиски американские. А я бы тебя
поминал. Вот даю слово. Продай...
Павлюк сказал ему:
- Слушай, Яша. Иди ты... знаешь куда?
Яшка ушел. Но через день наведался снова. И Павлюк снова обругал его.
Павлюк велел мне теперь запирать двери даже днем на секретный засов,
чтобы лишних посетителей не было. Осточертели они бог знает как. Все один
и тот же разговор: продай, уступи... И каждый надеется, что жестянщик
скупиться не будет, уступит по дешевке любую вещь - на что ему теперь
вещи?
Павлюк приказал мне:
- Никого не пускай.
Но разве можно не пускать? Другой идет как заказчик.
Например, парикмахер Хинчук принес машинку для стрижки волос, просил
починить, а потом, как будто нечаянно, потрогал пальцами пальто на вешалке
и попросил, точно в магазине...
- Дай примерю...
- Да вы что, сдурели, что ли, на самом-то деле? - спросил Павлюк. И
схватил с верстака деревянный молоток, называемый киянкой. - Я ж не помер
еще, слава тебе господи...
Парикмахер попятился к дверям. Но в дверях он все-таки остановился и
еще раз пальцем показал на вешалку.
- Это ж зимнее пальто. Неужели ж ты и зимой будешь существовать?
Павлюк приказал мне:
- Открой ему дверь, ради создателя. Или я приму на свою душу тяжкий
грех.
И Павлюк, я думаю, наверняка принял бы этот грех на свою душу, если б
парикмахер не успел выпрыгнуть за дверь.
У Павлюка тряслись руки.
Я впервые видел его в таком состоянии.
Подойдя к верстаку, он долго не мог развинтить тиски, ворчал что-то,