"Павел Нилин. Через кладбище" - читать интересную книгу автора

- Ирод?
- Вот видишь. Даже ты не знаешь, - нехотя надевает штаны Михась. - А я
как только подхожу к калитке, она сейчас же начинает: "Ну что, говорит.
Ирод, опять явился?" И делает вот такое лицо...
Мамлота наклоняет голову и, закрываясь шапкой, смеется.
- Тебе, конечно, смешно.
- Да не смешно мне, - как бы утирается шапкой Мамлота. - С чего ты
взял, что мне смешно? Ничего смешного нету. Ты только забавно показываешь,
какое у нее лицо.
- А ты бы сам посмотрел. В такой момент я все бы бросил и никогда бы
туда не ходил. Идешь по улице и потом еще по еврейскому кладбищу. Казаков
же не велит в таких случаях даже пистолет с собой брать. Чтобы я был похож
вроде как на деревенского. А тут вдруг, как прошлый раз, висят прямо у
бывшего горсовета два повешенных. И на них вот такой плакат: "Мы -
партизаны. Мы стреляли в немецких солдат". У меня прямо вся душа в этот
момент переворачивается. А они сами лезут мне в глаза. И один как будто
очень хорошо знакомый...
- Правда - знакомый?
- Нет. Я говорю: как будто знакомый. Но это, наверно, и не партизаны.
Это, наверно, они просто жителей, как обыкновенно, за какое-нибудь дело
повесили. Но все равно, ты же сам знаешь: пока идешь, весь перетрясешься.
А потом приходишь, и она сразу такое тебе говорит: "Ну, Ирод, опять
явился?" И все из-за того, что я в прошлом году проводил в отряд ее парней
- Виктора, а второго как зовут, я забыл. Я же не из-за своего удовольствия
их провожал. И не только их, а еще двенадцать человек из Жухаловичей. Я их
даже вовсе сейчас не помню. Они и не в нашем отряде были. Их направили,
кажется, к Лазученкову, когда делали рейд. А она меня все время теперь
спрашивает: "Где мои мальчики, куда ты их увел?" И опять добавляет:
"Ирод". Ну тебе бы это, Кастусь, понравилось, если б тебя называли,
допустим, Гитлером?
Мамлота задумывается. Потом говорит:
- Ты, Михась, тоже должен войти в ее положение. Она ведь все-таки ихняя
мамаша...
- Ну и что? У меня тоже была мамаша...
Михась долго и, кажется, пристально смотрит в забрызганное оконце, за
которым уже начинается сизый и зябкий туманный рассвет.
Не ярко, не пламенно горят в белесом тумане костры. В огне сипят и
потрескивают ветки. И чадный дым, смешиваясь с туманом, ползет по
холодной, жухлой траве, окутывая толстые стволы дубов и ясеней, повидавших
уже не одну войну на этой многострадальной земле.
Невидимый кто-то ущипнул, должно быть, девушку-повариху у костра, и
она, взвизгнув, ударила кого-то половником и захохотала.
- Девки нигде никогда не теряются. Жизнь идет, - вглядывается в оконце
и Мамлота. Потом поглаживает Михася по косматой голове, будто хочет
причесать. - А что касается сапогов, так я могу тебе свои отдать. Хотя они
и не новые. Я все равно, ты видишь, только один сапог сейчас ношу. Когда
еще заживет моя нога. А там зима будет. Я, наверно, валенки надену.
- Не надо мне, ничего не надо, - вытаскивает из-под топчана мешок
Михась. В мешке у него - еще мешочек и полотенце. Он с вдруг вспыхнувшим
ожесточением хлопает себя полотенцем по плечу. - Когда кончится война и