"Павел Нилин. Интересная жизнь (Эпизоды из жизни Бурденко Николая Ниловича, хирурга)" - читать интересную книгу автора

твоего младенца-за какой-то десяток яиц?!
Ребята на разные лады переигрывали подобные речи и, выпячивая животы,
показывали, как ходит по двору отец Амвросий, похожий на борова. Был,
правда, и другой священник - отец Алексей, родной брат матери, красивый и
молодой, умный и начитанный, в щегольской шелковой рясе.
- Сан священника, к прискорбию, крайне запятнан ныне разными мздоимцами
и невеждами духовного звания, - говорил он, поигрывая большим серебряным
крестом, висевшим у него на груди. - Но самая идея христианства не может
быть запачкана. Во все века она прекрасна и лучезарна. И никогда не будет
затоптана. Ни при каких обстоятельствах. Ведь нет задачи у людей более
благородной, чем деятельная и неустанная проповедь общечеловеческой
взаимной любви.
Не было, однако, этой "взаимной любви" не только в стенах духовного
училища, но и в духовной семинарии, куда определился Бурденко в 1891 году.
Все поведение и учащих и учащихся и здесь было пронизано откровенной
грубостью. И никакими строгостями, никакими наказаниями нельзя было
внушить учащимся уважения к учащим. Да строгостью, наверно, и вообще
ничего нельзя внушить.
- ...Позднее, уже в зрелом возрасте, я часто возвращался в
воспоминаниях к этим годам, - говорил Бурденко. - И чаще всего мне
вспоминались плохие, недобрые люди, такие, например, как Троицкий,
протоиерей и преподаватель истории, который годился бы, пожалуй, в
тюремные надзиратели или в полицейские. Хотя постоянная болезненная злоба
едва ли нужна и там. Любимыми словами протоиерея были "кузькина мать". Он
употреблял их по всякому поводу: и читая лекции и грозя воспитанникам:
"Вот вызову сейчас инспектора, он покажет вам кузькину мать".
Однако Троицкий был не самым невежественным из преподавателей. И не
самым злым.
Злее всех был инспектор, старавшийся запугать семинаристов, подавить в
них чувство собственного достоинства и добиться рабского повиновения во
всем. Ни рукописных журналов, ни самодеятельных кружков, ни малейшего
проявления духовной самостоятельности. Все это строжайше истреблял в
семинарии инспектор Успенский, насаждая ябедничество и взаимную
подозрительность.
И под стать инспектору был духовный священник Овсов. Исповедуя
семинаристов, естественно, по одному, он к губам каждого подставлял
волосатое свое ухо и спрашивал:
- А не было ли между вами, скажи, голубок, чего-нибудь такого говорено
про инспектора Успенского? Покайся, голубчик любезный, покуда господь не
покарал тебя, не опустил на беспечную твою башку суровую свою десницу.
Покайся, не пожалеешь. И мало этого - будешь вознагражден - и здесь и там,
- показывал он пальцем в потолок.
Однажды священник Овсов действовал на исповеди по прямому поручению
полиции, которая никак не могла дознаться, кто же скинул из окна третьего
этажа большое сосновое полено на проходившего внизу по тротуару инспектора
Успенского.
Полено сбило только шляпу с инспектора. А ведь могло и убить.
Бурденко долго стоял в толпе семинаристов и почти с ужасом рассматривал
тяжелое, суковатое полено, лежавшее у самого подъезда семинарии, у
лакированных сапог грузного полицеймейстера, возвышавшегося здесь сейчас в