"Майя Никулина. Место (Повесть)" - читать интересную книгу автора

мелкие дворы, в пустые магазины с выскобленными полами и
цветными прилавками. Но магазинов было мало, простодушное
любопытство продавщиц смущало нас, идти было некуда: все улицы
скоро выходили в степь, уже остывающую к ночи.
Сначала мы обрадовались темноте, повеселели, заговорили, часа
два бродили по улицам, обнявшись, счастливо вдыхая домашние
запахи жареных баклажан и раздавленного винограда, но потом
устали, замерзли и остановились, скорей всего, уже далеко за
городом, потому что вокруг совсем ничего не было - ни запаха, ни
звука, ни случайного огня, хоть как-то обозначавшего мыслимый
край невидимой земли.
Не припомню я ночи такой огромной и непроглядной. Друг друга мы
не видели совершенно, и пока я оборачивалась на звук его голоса,
на лбу и на висках слышала еще теплое живое усилие речи, но
потом разговор наш иссяк, страшное напряжение дня оставило нас -
и мы растаяли в ночи, исчезли, перестали быть, потому что нельзя
же разместиться нигде и сохранить свою отдельность там, где уже
ничего нет.
Некоторое время мы еще двигались, еще шли куда-то, уже не
надеясь на близость человеческого жилья, но только в поисках
узнаваемой опоры - дерева или камня, - чтобы устоять до
рассвета. Во всяком случае положение наше достаточно
определилось: мы стали бездомными, потерпевшими, сбывшаяся мечта
наша обрела черты общего сиротства - мы перестали быть
избранниками, мы стали бедны, как все, лишенные дороги и крова.
Именно эта определенность и заставила нас действовать:
двигаться, искать выступа или ступени, где можно было бы сесть,
мы уже нащупали нечто похожее, когда в темноте за нами раскрылся
желтый прямоугольник света и появился старик в ватнике и
закричал неожиданно близко: "В дом идите, в доме-то нет никого!"
После этого старик пропал, и некоторое время желтый проем в ночи
оставался светел и пуст, потом зашоркали шаги, застучала
щеколда, почти за моей спиной открылась калитка - "Что в
холоду-то стоять?" - и мы уже пошли, ничего не понимая и ни о
чем не думая, по твердой гулкой тропе, вступили в сени, голубые,
уставленные широкими корзинами яблок, и затем в следующее
помещение, достаточно обширное и хорошо освещенное.
Стены были сахарно белы, полы выкрашены оранжевой охрой, на
голубых подоконниках в консервных банках цвели бальзамины, на
белой коробке громкоговорителя стояла фарфоровая фигурка, точно
из числа тех, что давно перевелись на свете, но блестящая и без
единой ссадинки.
- Красивый у вас дом, - сказал медленно Болек. И хозяйка
радостно посмотрела на него и спокойно согласилась, что да, дом
большой, а жить некому - дети не соглашаются.
Наскоро придуманная версия внезапного нашего появления - вот уж
истинно из ночи - не вызвала у хозяев никаких сомнений, хотя,
правду сказать, мудрено было отстать от автобуса, единственного
за день и в такой глуши. Впрочем, стариков это не занимало: наше
присутствие развлекало их совершенно. На столе появились