"Майя Никулина. Место (Повесть)" - читать интересную книгу автора

жизни получалось - едва ли не младше. Она появилась в нашем
дворе в самом начале войны: их эшелон в пути разбомбило, и Шура
забыла все, что было до войны и про войну тоже, потому и
прибилась к детям и даже играла с нами в "баночку" и в
"ниточку". В "баночку" играли зимой. В очередях. Очередь
занимали вечером, часов в пять, получали хлеб утром. Очередь
была живая, то есть требовала постоянного присутствия каждого
стоящего. Стояли старухи и дети. Игра была очень простая. Мы
становились в круг под бледным светом единственного в квартале
фонаря и пинали внутри круга жестяную консервную банку. Задача
была одна - не выпускать ее за пределы круга. Поднимать банку
руками, даже отлетевшую, не разрешалось. В этом был смысл: мы
берегли номера, чернильным карандашом написанные на ладони.
Через каждые два часа устраивалась перекличка, и номер нужно
было предъявить в цельности. Главное, что "баночка" не давала
замерзнуть.
В "ниточку-иголочку" играли только летом: тут нужны были
пространство и солнечный свет и, конечно, тепло, поскольку
приходилось часами сидеть без движения; более всего подходило
время, когда сушили картошку и дрова.
Каждый играющий усаживался на углу своего участка, имея при себе
запасы цветных стеклянных осколков. Для начала полагалось
сложить раковиной ладони и некоторое время осторожно потрясти
находящиеся там осколки. Потом каждый сворачивал ладонь
дудочкой, глядел в просвет, дул в него, затем не глядя выбирал
осколок, устраивал его в своей дудочке, потом все вместе
закрывали глаза и отчетливо и громко пели: "Ниточка-иголочка,
синее стеклышко". После пения следовало быстро открыть один глаз
и сквозь цветное стекло глядеть на соседа. Цвет стекла опять же
дружно и громко выкрикивали. Суть игры была в том, что ты,
являясь создателем, центром и средоточением голубого или
зеленого мира, сам виден был совсем иным, - скажем, красным или
оранжевым. В случае, если цвета совпадали, играющие менялись
местами.
Поскольку все пели и смотрели одновременно, жульничать было
никак невозможно. Впрочем, этого никто и не хотел. Необычайная
редкость совпадений явно устраивала нас: то ли мы полагали
несправедливость жизни необходимым условиям наличия в ней чуда,
то ли сами представления о справедливости были у нас яростнее и
жестче, чем теперь.
Шура свои стекла прятала в кочегарке, в ящике у дверей. Мы все
знали об этом, но банку не трогали: разорять и грабить чужие
стеклянные тайники считалось грехом непростимым. Стекла можно
было только менять, или дарить - это в особых случаях. Один
блокадный по прозвищу Ботвинник подарил мне два синих стекла в
тот день, когда нас обокрали: унесли папин пиджак, одеяло и мою
американскую юбку. Юбка была на лямках, с нагрудником и
множеством карманов и страшно мне велика: я спокойно опускала
руки в ее гремящий купол; она сверкала молниями и могла стоять
сама по себе, как ведро.