"Игорь Николаев. Лейтенанты (журнальный вариант) " - читать интересную книгу автора

только в подвале) ярославца Тихменева ("Ярославцы, ух, торгаши, арапы! Сорок
по сорок - рупь сорок, папирос не брали - два шестьдесят, ваши три рубля,
гривенник сдачи, следующий!"). И упрямого "вологодчика" Бирякова ("Есть
такая национальность! У вас "ладонь", у нас "долонь", у вас "мешкать", у нас
"опинаться""), и тихих костромичей Трифонова и Божерова - то ли хворых, то
ли робких.
Когда ребята узнали, что учился "на художника", то сообразили: не я ли
рисовал плакаты с новой формой? Они в роте понравились сразу.
- Так ты взаправду, что ль, художник? - восхитился ярославец. - Большие
деньги будешь зарабатывать!
Долгожданное признание моей незаурядности... Почувствовал себя неловко
и отшутился: "Художник от слова "худо"..."
- А чего такого! - сам смеясь громче всех, заявил "вологодчик". - Я бы
тоже нарисовал, если б умел!
"Болото" оказалось славными ребятами - мне полегчало жить на свете.
С "вологодчиком" Биряковым мы сошлись поближе. По его словам, я попал
на "картошку" по подсказке Монтина. Глядя на рисунки, он будто бы сказал:
"Парня надо спасать".
- Ты ведь дерьмово себя держал, пока не оголодал. Что было - быльем
поросло... - утешил он.
Узнал от "вологодчика", что "Монтин и команда" (так их прозвали в роте)
тот суд сочли издевательством и при голосовании воздержались. Голосовать
"против" не рискнули - здесь не профсоюз с демократией. И вроде Монтин еще
сказал: "Прозевали горемык. Одного не вернуть, выправить хоть этого... Но
как себя поведет".
Вернувшись в роту, очень скоро понял, что, кроме отдельных личностей,
никто и не думал меня презирать - не до меня. Сначала я выпал из-за голода,
потом лечился... Отстал от ротных дел, как от поезда, - не более того. А
тут...
Несмотря на забитый под завязку учебный день, случалось всякое. То
несколько серьезных драк в спальне, еле удалось утаить от взводных. То свои
патрули приволакивали из города, спасая от комендатуры, пьяных соучеников...
То кого-то за дерзкое поведение сажали на губу... То шаставшие по девкам
курсанты, попав в облаву, горели за самоволку. И, наконец, ЧП всерьез.
Парень из красивого гранатного запала ("такой золотенький") вздумал сделать
ручку - оторвало пальцы. Теперь роту трясет следствие: самострел или
глупость и нет ли еще желающих?
Как тут помнить о двух доходягах, что-то там укравших?
Я попал в тот мир роты, о котором и понятия не имел. "Болото"
ненавязчиво вылечило меня от мнительности и гордыни. Я повзрослел.
За небольшие деньги (кое-какие переводы шли иногда из дома, но было и
жалование 40 рублей) у кочегаров, двух немолодых мастеровых, покупали
(каждый себе) ломтики черного, да другого и не было, хлеба и поджаривали в
топке. Разнообразие - и "червяка морили".
Приглядевшись, понял: Монтин приближал не всякого. Неприкаянных и
одиноких.
Нe могу вспомнить его ни отрабатывающим "учебно-строевой, с подсчетом
вслух", ни тренирующимся на минометном миниатюр-полигоне, ни мучающимся в
упражнении прицеливания из винтовки, прозванного: "Лежа, одно и то же, тремя
патронами, заряжай!" Он вспоминается поющим, рассказывающим или слушающим...