"Игорь Николаев. Лейтенанты (журнальный вариант) " - читать интересную книгу автора

госпиталей.
Осенью 1946 года мы с Лялей (она воевала вместе со мной - карточкой в
кармане гимнастерки) столкнулись на московской улице с бывшей директрисой
абезьской школы. Я обрадовался:
- Вы мне в сорок втором "волчий билет", чтоб, кроме фронта, никуда?!
А там с концами?! А я вот он! И в институте!
Приемная комиссия ВГИКа поинтересовалась: не буду ли я, с таким буйным
прошлым, раненый и контуженный (уволен из армии по состоянию здоровья в
столь молодом для офицера возрасте - 21 год) опасен для педагогов?
Посмеявшись, решили, что я выдохся. Экзамены на художественном
факультете прошли благополучно.
Мои одноклассники, нацепив на петлицы треугольники, всерьез возомнили
себя начальством, оставшись недотепистыми провинциалами. Когда они пытались
ставить меня на место, я потешался над ними на радость роте.
Меня грызла зависть: почему они командуют мною, а не наоборот?! Тем
более было невыносимо терпеть над собой ненавистного Блинова!
Разбитной (казавшийся себе таким) столичный парень с Кропоткинской
против провинциалов. Я дергал их за каждую оговорку, за неумело поданную
команду...
Сейчас мне стыдно - ребята сложили головы там, где судьба позволила мне
уцелеть.
Любуясь склокой, рота веселилась. До поры. Остроумие ревнивца надоело
даже простодушным. Моя навязчивость "учиться надо энергичней - фронт ждет"
воспринималась глупой ходульностью. Тугодумов раздражала суетливость ("Чего
выскакивает!"), верхоглядов занудливая дотошность ("И так все ясно!"),
некоторые кривились ("Выслуживается..."), другие веселились ("Миллиметрики
пересчитывает - блохолов!"), невзлюбившие якобы раскусили ("Хочет за училище
зацепиться!"). Недоумение общее: "Больше двух кубарей все равно не дадут!"
Рота расслаилась по интересам, я оказался на обочине. И городских и
деревенских объединяло "школярство" - тянули от контрольной до контрольной.
Сдать благополучно и забыть как страшный сон считалось хорошим тоном.
Задавали его гуляки: впереди война, а под боком город и надо пожить на всю
катушку. Но, чтоб получать увольнительные, нельзя заваливать контрольные.
Я ни с кем не сдружился. Город меня не интересовал, местные девицы -
тем более. Изо дня в день я наивно готовился воевать. Зубрил, мало что в них
понимая, уставы и наставления. Перерисовывал из нового, только что вышедшего
"Боевого устава пехоты" (БУП-42) схемы боевых порядков роты и взвода. Схема,
она и есть схема - линии. И в голове - каша.
Удивительно, но на передовой иногда будут всплывать застрявшие в памяти
уставные положения. Ценность БУПа-42 я пойму, конечно, только там.
Рота посмеивалась надо мной, я огрызался. По собственной дурости
восстановил ребят против себя. Одних обозлил, для других стал пустым местом.
Я маялся от ощущения не то подступающих неприятностей, не то
начинающейся болезни. На этом переломе Блинов устроил мне подлость.
В училище заехал отец одного из одноклассников и через сына передал мне
письмо от родителей. Когда я сказал парню, что хотелось бы расспросить о
своих, то тот пригласил вечером с собой: все абезьские пойдут на встречу с
его отцом.
Нам дали увольнительные.
Но дороге они меня бросили. Организовал Блинов. Они внезапно