"Андрей Николаев. Таро Бафомета" - читать интересную книгу автора

-- Какая разница? - искренне удивился Леня. - Короче, нормальные герои
всегда идут в обход. Двинули, други.
Через дыру в ограде возле самой реки они проникли к вожделенным вождям
и с комфортом устроились в беседке. Леонид разложил на столе закуску и
праздник продолжился. Игорь посмотрел на поникшие кусты, на лужи на
дорожках, на мокрые скульптуры, которые казались в темноте надгробиями и ему
стало тоскливо, будто это он вынужден стоять в парке забытым памятником
самому себе.
Несостоявшийся утопленник Константин еще два раза бегал за водкой,
которая уже потеряла всякий вкус и пилась легко, словно ключевая вода.
Говорили об искусстве, о бабах, о Поклонной Горе, на которой Наполеон ждал
бояр с ключами от Москвы, о вождях и снова об искусстве и бабах. Изредка,
когда сознание возвращалось, Корсаков пытался уловить нить разговора, но
говорили все разом, причем прекрасно понимали один другого и никто не
пытался переубедить оппонента, используя в качестве аргумента пустые
бутылки. Обращались друг к другу исключительно вежливо, даже с нежностью,
чему Корсаков немало удивлялся.
-- ...а я тебе говорю, друг Гервасий, что у всех американок жопа
резиновая и если взять булавку...
-- Герман я. Булавкой винную пробку не расковыряешь, шило надо,
Ленечка. А расковыряешь, крошки вытрясешь и сдавай ее, родимую, как
стеклотару. Вот Константин не даст соврать. Скажи, Константин!
-- Я скажу: не надо орден, я согласен на медаль!
-- ...знак доблести и чести...
-- На Арбате любую медаль, а то и Героя Союза, царствие ему...
-- ...и прозрачен асфальт, как в реке вода, - Корсаков внезапно
обнаружил, что последняя фраза принадлежит ему и что он поет, а остальные
пытаются подтягивать в меру знания слов. - Ах, Арбат, мой Арбат, ты мое...
-- ...художество...
-- ...похмелие...
-- ...поэзия...
-- ...отечество. Никогда до конца не пройти тебя, - Корсаков допел и
заметил, что из глаз текут слезы, и все заметили, что он плачет, но было
совсем не стыдно, а просто хорошо - слезы принесли облегчение и смыли тоску.
Шестоперов, тоже всплакнув, налил всем и сказал тост, который
присутствующим очень понравился, а Константин даже попросил записать ему
этот тост, чтобы не забыть. Там были простые задушевные слова про гнилую
интеллигенцию, про жизненность чистого холста, противопоставленного
постмодернистским канонам, про актуальность пространства, ждущего, когда его
наполнят смыслом, изначальными черно-белыми мазками, лежащими в основе любой
каллористики...
Герман, согласно кивая, заявил, что давно не слышал настолько
прочувствованных слов, пробирающих аж до печенки, и добавил, что прекрасный
тост пропадет, если под него не выпить два, а то и три раза, что все и
сделали...
Дождь припустил сильнее, забарабанил по жестяной крыше. Корсаков вышел
из беседки оставляя за спиной гул голосов, и, хлюпая по грязи, направился к
памятнику Ильичу Первому, работы какого-то скульптора из малых народностей
вследствие чего Ильич был похож то ли на Чингисхана, то ли на Далай-ламу.
Корсаков прижался щекой к шершавому мокрому граниту.