"Наталия Никитайская. Вторжение Бурелома" - читать интересную книгу автора

Быстрее я еще не преодолевала расстояния между своей и Валеркиной
квартирами. Влетела в ванную, закрылась и вытащила подвеску на белый свет.
Стекляшка или не стекляшка, но камень был настоящий: мой, вчерашний,
подаренный мне таким странным образом...
Я усмехнулась: интересно, когда Валерка обнаружит, что проделка ему не
удалась?.. И что с ним случится, с ворюгой?.. А ведь с каким пафосом
говорил: "Ты - художник, и я - художник. Мы всегда будем понимать друг
друга".
"А вот и не всегда", - подумала я сейчас. И меня захлестнул целый
ворох мыслей. Сказочное возвращение камня заставило меня припомнить
малейшие детали сна: и так и этак складывала их и раскладывала, и не пришла
ни к какому определенному выводу, кроме одного: со мной случилась
загадочная штука, и надо быть настороже.
- Маша! - крикнула мне мама с кухни. - Ты скоро? Не сходишь за хлебом
и молоком?
- Схожу, - ответила я, выбираясь из ванной.
В магазине была жуткая давка, спорили из-за сахарного песку. Вчера,
как я поняла, его продавали по сто пятьдесят рублей, сегодня - по сто
семьдесят. Обычная история. Но что меня насмешило, так это аргументы.
Толстенной, презирающей всю эту толпу заведующей отделом, прирожденной
торговке, которая при всех властях наживалась одинаково успешно,
разъяренная баба из очереди вопила: "Демократка проклятая!" Это было и
смешно и грустно: лучшие понятия мира всегда выворачиваются в моей стране
наизнанку. Под аккомпанемент ругани я купила молоко и хлеб и вышла из
магазина.
Потом я учила роль Снегурочки. Дело в том, что из года в год мы играли
практически на одних и тех же площадках, и Юрка переписывал "пэсочку"
заново. Для меня он тоже оставил работенку. Кое-где было написано: "поет
песенку" и в скобках приписано: "сочини!" У меня был навык таких сочинений:
капустники, куплеты для рабочих номеров, эпиграммы - мне нравилось это
занятие. И получалось, как правило, совсем неплохо. Но сегодня работа не
шла. Я спотыкалась на каждом слове, и то впадала в сопливую
сентиментальность, то выражалась слишком функционально. Разорвала
черновики, сложила горку бумажной рванины на углу стола, взяла гитару и
запела: "Бедному сердцу так говорил он, но не любил он, нет, не любил
он..." - ну и так далее. Пела-пела, да и заплакала. Валька, счастливая!..
Уйду, уйду я из своего кабака. Вовка Пластецкий звал в провинцию, обещал
сколотить театр "под меня", убеждал, что актеру, прошедшему провинцию,
ничего не страшно в жизни... Но тогда я резонно ответила ему: "Вовочка,
Ленинград - мой город. И когда-нибудь я обязательно вернусь сюда и начать
придется с нуля. Но если сейчас мне двадцать один, то тогда уже будет за
тридцать: и кому я стану нужна!" Позвонить Володе?.. Уехать?.. Делать это
очень не хотелось. А хотелось мне получить роль Ларисы, пусть хотя бы в
очередь с Валентиной, пусть и во втором составе... Но эта мечта была, нет,
даже не журавлем в небе, а звездой в самой отдаленной от нас галактике...
Я растерла кулаком слезы, взглянула на часы и охнула: давно уже надо
было катить в кабак на репетицию. Я позвонила, что могу опоздать, не
подкрасилась, схватила необходимые вещи и помчалась. Думаю, что первые
десять минут па улице каждый мог понять, взглянув па меня, что я плакала.
Но балетные мои подруги этого уже не увидели.