"Фридрих Ницше. Несвоевременные размышления: "Рихард Вагнер в Байрейте"" - читать интересную книгу автора

сопровождалось его появление, ибо всюду сказывается разум, закон и цель.
Созерцатель, упоенный этим зрелищем, будет славить это исполненное страданий
возникновение и с радостью отметит, как у предопределенной натуры и
дарования все идет на благо и пользу, какую бы тяжелую школу она ни
проходила, как каждая опасность делает ее отважнее, каждая победа
осмотрительнее, как она, питаясь ядом и невзгодами, все же остается здоровой
и сильной. Насмешки и возражения окружающего мира суть для нее лишь
побуждение и стимул; если она заблудится, то вернется из затерянности и
блужданий с богатейшей добычей; если она спит, то "накопляет во сне лишь
новые силы". Она закаляет даже тело и укрепляет его. Она живет, не истощая
жизни; она властвует над человеком, как окрыленная страсть, и подымает его
над землею, когда ноги его отказываются идти в песках, когда они изранены о
камни. Ее свойство - делиться с другими, каждый должен принять участие в ее
творчестве; она щедро рассыпает свои дары. Отвергаемая, она становится еще
щедрее; когда одаренные ею злоупотребляют ее дарами, она отдает в придачу
свое последнее драгоценнейшее сокровище - и никогда еще не были эти
одаренные вполне достойны ее дара, так гласит опыт древнейших и новейших
времен. Поэтому предопределенная натура, через посредство которой музыка
говорит миру явлений, - самое загадочное, что есть под солнцем; она -
бездна, в которой покоятся в сочетании сила и добро; мост, переброшенный от
"я" к "не-я". Кто мог бы точно определить цель ее существования вообще, хотя
целесообразность, быть может, и просвечивает в процессе ее появления? Но в
блаженном предчувствии зарождается вопрос: не существует ли действительно
большее ради меньшего, величайшие дарования ради пользы малых сих, высшая
добродетель и святость ради слабых? Не прозвучала ли истинная музыка оттого,
что люди менее всего ее заслужили, но более всего нуждались в ней.
Попробуйте хоть раз проникнуться безмерным чудом этой возможности и
оглянитесь тогда на жизнь: она станет светлой, как бы темна и туманна ни
казалась она нам раньше.


7

Иначе и быть не может: наблюдатель, имеющий перед собой такую натуру,
как Вагнер, невольно от времени до времени оглядывается на самого себя, на
свою ничтожность и слабость, и спрашивает себя: что мне она? при чем тут
собственно ты? - Он, вероятно, не найдет ответа на этот вопрос, и в
недоумении и молчаливом смущении беспомощно остановится пред своим
собственным существом. Пусть он удовлетворится тем, что ему дано было
пережить, пусть ответом на те вопросы ему послужит именно это чувство
отчужденности от самого себя. Ибо это чувство и приобщает его к самому
могучему проявлению духа Вагнера, к средоточию его силы, к демонической
отчуждаемости и самоотречению его природы, которая сообщается другим точно
так же, как и сама захватывает все другие существа и в одарении и приятии
обнаруживает свое величие. Наблюдатель, как бы подчиняясь щедрой и богатой
натуре Вагнера, тем самым приобщается ее мощи и становится как бы через него
могущественным против него. И всякий, кто внимательно вдумается в себя,
поймет, что для созерцания необходимо таинственное соперничество,
свойственное всякому созерцанию чего-либо вне себя. Если его искусство
заставляет нас пережить все то, что испытывает душа в своих странствованиях,