"Александр Никонов. Листопад" - читать интересную книгу автора

фамилий, даже племянник московского генерал-губернатора. Я тебе его покажу.
- А племяннику генерал-губернатора чем царь не угодил?
- Не иронизируй, Ковалев, не опошляй святую борьбу! Думаешь, отчего я
тоже пристрастился царя свергать с этими народниками? Дело же не в том, кто
туда хаживает, а в том, что там делают.
- Ну и что?
- Тебе понравится. Сначала натурально пьют чай и ругают царя. Иногда
читают марксову литературу, Плеханова, какую-то экономическую ахинею. Зато
потом коллективно борются с буржуазными условностями и бытом.
- Тарелки бьют? На пол мочатся?
- Ах, если бы так легко можно было побороть буржуазный быт и
условности. Нет. Эта борьба потруднее будет. Они занимаются единственно
коммунистическими, то есть единственно правильными отношениями между
революционными мужчинами и революционными женщинами. Коллективными половыми
сношениями.
- Ого! И красивые есть? Или царем недовольны одни уродки, кандидатки в
старые девы?
- Попадаются весьма приличные на вид амазонки. Даже удивительно.
- Отчего же ты был там только пару раз? Это на тебя не похоже. По твоей
любви к таким приключениям, ты бы должен уже стать завзятым революционером,
большим государственным преступником, грозой буржуазного быта и этих...
условностей.
Алейников коротко хохотнул.
- Да это уж как Бог свят... Но все чего-то некогда. Москва - большой
город. Да и учеба. Да и опасаюсь, четно говоря, дурную болезнь подцепить от
охранного отделения. В военной среде революционные поползновения сугубо не
поощряются.
- В казанском университете, где я учился, я несколько раз ходил на
революционные сходки, даже, помню, подписывал какие-то петиции. Но вскоре
все это мне наскучило, показалось несерьезным, брошюры скучными. Бросил... Я
жене знал, что можно так успешно и с пользой свергать ярмо самодержавия, Ты
обязательно этому своему юному Прометею телефонируй. А как же! В жизни все
надо попробовать. Пока молодые. А то жизнь-то уже кончается, дальше одна
мещанская суета и серые земские будни на долгие годы вперед. Глушь
российская да скука провинциальная, онегинская. У тебя в Грузии хоть
фрукты... А так будет, что яркое вспомнить зимним вечером в этом Вильно с
его полячишками.
- Останови-ка тут, братец! - Димка расплатился с извозчиком, и мы
направились к парадному. - Верно рассуждаешь, профессор словесности. Есть
там такая Крестовская. Она... В общем, сам увидишь.
В квартире Алейников, покрутив ручку телефона и покричав барышню,
связался со своим прыщавым приятелем, оказавшимся позже хлыщеватым, бледным
юношей.
Вечером мы уже стучались в обшарпанную дверь где-то в Замоскворечье.
Вернее стучался, облизывая губы бледный парень, видно, студент-неудачник. Мы
с Дмитрием были уже чуть навеселе, но тщательно скрывали си обстоятельство,
могущее, как нам казалось, своей несерьезностью нарушить святость борьбы с
тиранией. Электричества в этом доме не было, давала свет лишь семилинейная
керосиновая лампа висящая над столом с лежащими на нем какими-то серыми
брошюрами. Видно, это и была запретная литература.