"Виктор Николаев. А помнишь, майор...("Записки афганца" #2) " - читать интересную книгу автора

Серега, так был прозван за то, что он общим собранием части в своем округе
был отправлен на войну для исправления "от зелья". На прощание он обещал
больше одной не пить, и свое слово сдержал очень своеобразно, заменив рюмку
стаканом. Офицерское собрание опрометчиво сроки и литраж не обговаривало.
Валька дожаривал блюдо, трое завершали сервировку. Авианаводчик Валентин,
капитан, бывший пилот с МИ-24 был переведен на эту должность за стычку и
справедливую драку с замполитом полка. Этого честного, не терпящего никакого
фронтового вранья парня однажды взвило то, что замполит-подполковник,
находящийся в Афгане всего один месяц, уже сделал себе второй наградной.
Причем снова на Красное Знамя, хотя не летал далее охраняемой зоны, с общим
налетом всего десять часов. А Валька за неделю имел тридцать фронтовых
полетных часов на сопровождение. Это возмутило всю часть, но допрос за все
учинил почему-то один Валька, прямо в летной столовой, где так и спросил:
- Совесть есть?
У политрука совести для этого дела не оказалось, и на следующий день,
после долгой тяжбы, Валентин взял и сказал командиру полка:
- С этим у... летать не буду. Или его в шею, или меня - в
авианаводчики.
Две недели спустя Валентина из принципа, по личному рапорту, приказом
сверху низвергли на выбранную им новую должность. Перед уходом с ним, не
особенно таясь, попрощался весь полк. После этого Валя неспешно зашел в
штаб. Замполит был в кабинете один.
- Слушаю Вас, товарищ капитан, - чуть напрягшись, сказал подполковник.
Валька вопросом на вопрос, потихоньку заводясь, спросил:
- Тебе от этого легче стало, скотина?
Далее из кабинета минут пять доносился грохот, слышались откровенные
обоюдные характеристики. А еще через месяц, то есть сегодня, Валька с самым
увесистым партийным взысканием и ликвидированным наградным на Красную Звезду
жарил картошку в должности авианаводчика. В сороковой армии это были самые
лихие, самые дерзкие мужики. "Ниже авиа не рухнуть", - говорили пилоты. У
каждого из наводчиков была возможность за различные нарушения, а то и по
другим причинам, из-за которых они здесь оказались, убыть в Союз. Но уж
больно велико было здоровое офицерское честолюбие. Попробуй, объясни дома,
почему какой-то сосед воюет, а тебя даже с войны прогнали. В гарнизоне этот
поступок просто никогда никем не будет оправдан. Но хуже, конечно, будет
детям. Они в таких вопросах, ох, как безжалостны.
А если еще кто-то из пилотов гарнизона погиб... Не-е-ет. Лучше в
авианаводчики, своего рода штрафбат. Пилоты и техники, надо сказать, здорово
уважали этих мужиков, называя их за глаза смертниками. Командиры частей,
которым они были приданы, берегли их, как последний глоток воды в пустыне,
легко ставя собственный глаз по значимости ниже, чем ценность этих офицеров.
От их профессионализма всегда зависел исход боя абсолютно любого полка,
батальона, роты, где принимала участие авиация. Порой им придавались
помощники, которые заслуженно сдували пылинки с этих особенных людей. Их
всегда встречали и провожали взглядом с невольным холодком в душе. С мыслью,
никогда не способной понять ту существующую в них силу, которая позволяла им
при всем этом быть, как все. Почти за каждую их голову, которые "духами"
определялись по позывным, назначалась немалая цена. При встрече так и
хотелось спросить с трепетным уважением:
- Валька, почем сегодня твоя жизнь?