"Александр Нежный. Огонь над песками (художественно-документальная повесть) " - читать интересную книгу автора

учился, на Балтике. Мне сорок - старик! В партии с девяносто девятого... В
ссылке был, с Дутовым воевал... кое-что повидал и кое-что сделал. Но я себе
всегда внушаю, - и это не фраза, поверьте, это убеждение мое глубокое, - что
я перед революцией в неоплатном долгу... и что коммунист должен иметь силу
на самоотречение и на подвиг".)
Тогда, на съезде, многого не решили. А вопросы возникали на каждом
шагу - от одной хлопковой промышленности голова кругом. Нашлись там умники,
порешившие, что поскольку все теперь общее и, стало быть, совсем наше, то
давайте-ка, братцы, продадим имущество промышленности, продадим хлопок, а
выручку между всеми поделим. И вот что еще заботило, вот что надлежало
осуществить немедля: национализированные предприятия должны помочь
государству содержать безработных, калек, сирот. Надо написать... и написать
надо так.
Он взял ручку, обмакнул перо в чернильиицу, подумал и угловатым
почерком вывел: "Объяснительная записка к приказу № 19 (о национализации)".
И с новой строки, медленно, нахмурив брови, выпятив нижнюю губу и по
привычке сильно налегая на перо: "Ходом революции имущество эксплоататоров
переходит в руки трудящихся. Проклятое наследие царизма и капитала оставило
нам миллионы голодных, калек и сирот...". И дальше: "Одних нужно обеспечить,
других воспитать, третьих спасти от голодной смерти. Безвозмездная передача
ценностей республики только работающим не будет справедлива, если рядом
будет полная необеспеченность жертв капитала. Отдавая машины, станки и
предприятия рабочим, необходимо в формах месячных взносов стоимости
обеспечивать оплату на существование тех, кто стоит перед лицом голода".
И еще - уже быстро, едва поспевая рукой вслед бегу мысли: "Надо
помнить, что безработица страшней калединских штыков и вообще выступлений
контрреволюции, ибо голод не знает ни преград, ни дисциплины, а голодные
бунты могут снести все завоевания революции...". Бумага была плохая, серая,
рыхлая, перо, разогнавшись, запнулось, насквозь проткнув лист. Пока
освобождал и чистил перо, в дверь постучали.
- Войдите, - откликнулся он с некоторой надеждой, что стучавший ошибся,
что нужен не комиссар труда, а кто-то другой и что останется еще время
закончить объяснительную записку.
Однако тот, кто вошел, и вошел, сразу заметил Полторацкий, со спокойным
достоинством, - довольно высокий, худой, с темными, но уже с сильной
проседью волосами, в серой, наглухо застегнутой косоворотке, перехваченной
узким ремнем, - он точно зпал, какой именно из комиссаров ему нужен, ибо
глухим, спокойным голосом спросил с порога:
- Вы будете товарищ Полторацкий?
- Это я, - сказал Полторацкий. - Проходите, садитесь...
Рука у этого худого человека оказалась сильной, ладонь жесткой -
посетитель, что было совершенно ясно, хлеб свой насущный добывал именно
руками и скорее всего на каком-нибудь заводе. Полторацкий так и спросил:
- Вы с какого завода, товарищ?
- С рисоочистительпого, делегат, - ответил тот и назвался: - Шилов я,
Петр Прокофьевич, слесарь, член союза... Вот, - сказал Шилов и протянул
Полторацкому вдвое сложенный лист бумаги. - Тут все описано. Что неясно
будет - скажите, я поясню.
Написано было следующее: "Мы, рабочие, мыловаренного и
рисоочистительного заводов Западно-Азиатского акционерного общества в