"Александр Нежный. Огонь над песками (художественно-документальная повесть) " - читать интересную книгу автораучился, на Балтике. Мне сорок - старик! В партии с девяносто девятого... В
ссылке был, с Дутовым воевал... кое-что повидал и кое-что сделал. Но я себе всегда внушаю, - и это не фраза, поверьте, это убеждение мое глубокое, - что я перед революцией в неоплатном долгу... и что коммунист должен иметь силу на самоотречение и на подвиг".) Тогда, на съезде, многого не решили. А вопросы возникали на каждом шагу - от одной хлопковой промышленности голова кругом. Нашлись там умники, порешившие, что поскольку все теперь общее и, стало быть, совсем наше, то давайте-ка, братцы, продадим имущество промышленности, продадим хлопок, а выручку между всеми поделим. И вот что еще заботило, вот что надлежало осуществить немедля: национализированные предприятия должны помочь государству содержать безработных, калек, сирот. Надо написать... и написать надо так. Он взял ручку, обмакнул перо в чернильиицу, подумал и угловатым почерком вывел: "Объяснительная записка к приказу № 19 (о национализации)". И с новой строки, медленно, нахмурив брови, выпятив нижнюю губу и по привычке сильно налегая на перо: "Ходом революции имущество эксплоататоров переходит в руки трудящихся. Проклятое наследие царизма и капитала оставило нам миллионы голодных, калек и сирот...". И дальше: "Одних нужно обеспечить, других воспитать, третьих спасти от голодной смерти. Безвозмездная передача ценностей республики только работающим не будет справедлива, если рядом будет полная необеспеченность жертв капитала. Отдавая машины, станки и предприятия рабочим, необходимо в формах месячных взносов стоимости обеспечивать оплату на существование тех, кто стоит перед лицом голода". И еще - уже быстро, едва поспевая рукой вслед бегу мысли: "Надо контрреволюции, ибо голод не знает ни преград, ни дисциплины, а голодные бунты могут снести все завоевания революции...". Бумага была плохая, серая, рыхлая, перо, разогнавшись, запнулось, насквозь проткнув лист. Пока освобождал и чистил перо, в дверь постучали. - Войдите, - откликнулся он с некоторой надеждой, что стучавший ошибся, что нужен не комиссар труда, а кто-то другой и что останется еще время закончить объяснительную записку. Однако тот, кто вошел, и вошел, сразу заметил Полторацкий, со спокойным достоинством, - довольно высокий, худой, с темными, но уже с сильной проседью волосами, в серой, наглухо застегнутой косоворотке, перехваченной узким ремнем, - он точно зпал, какой именно из комиссаров ему нужен, ибо глухим, спокойным голосом спросил с порога: - Вы будете товарищ Полторацкий? - Это я, - сказал Полторацкий. - Проходите, садитесь... Рука у этого худого человека оказалась сильной, ладонь жесткой - посетитель, что было совершенно ясно, хлеб свой насущный добывал именно руками и скорее всего на каком-нибудь заводе. Полторацкий так и спросил: - Вы с какого завода, товарищ? - С рисоочистительпого, делегат, - ответил тот и назвался: - Шилов я, Петр Прокофьевич, слесарь, член союза... Вот, - сказал Шилов и протянул Полторацкому вдвое сложенный лист бумаги. - Тут все описано. Что неясно будет - скажите, я поясню. Написано было следующее: "Мы, рабочие, мыловаренного и рисоочистительного заводов Западно-Азиатского акционерного общества в |
|
|